Дарья Гребенщикова - Мона Ли. Часть вторая

Пал Палыч рассеянно вертел в руках серебряную ложечку с вензелями, сняв очки, щурил глаза, стараясь зачем-то разглядеть, какие буквы сплелись на ней еще в прошлом веке. Валентина Федоровна, в домашнем платье, аккуратно причесанная и даже с припудренным носиком, бестолково сновала из кухни в комнату, и все выставляла на стол новые и новые вазочки с вареньем, роняла вилочку для лимона, ахала, что «тембали сгорели!», и действительно, несло чем-то сладким, подгорелым, но уютно-домашним.

– Да сядьте, Валечка, – взмолился Пал Палыч, – ей-Богу, мне неловко самому, что я нарушил ваш покой!

– Ах, что вы, Павел Павлович, – Валентина Федоровна выговаривала отчество правильно, не сглатывая слога, – я так рада! Вы не представляете себе – как я рада! Давайте к чаю ликера? У меня очень приличный, Бехеровка?!

– О, нет, увольте, без обид, – Пал Палыч замахал руками, – это же желудочный какой-то, нет-нет, я не любитель, знаете ли, этих настоек и дамских радостей, простите! Я предпочел бы водки, если это не покажется вам слишком вульгарным.

– Да что вы, что вы! – Валентина Федоровна забегала, как перепуганная курица. Наконец, графинчик с водкою был найден, в дребезжащем «Саратове» нашлась колбаса из заказа, и были порезаны яблоки, и запах рассола, шедший от тарелочки с солеными огурчиками перебил аромат вишневого варенья и остывающих «тембалей по-неапольски».

– Ну что, Валентина Федоровна, – Пал Палыч поднял тяжелую граненую рюмку, – давайте-ка, брудершафт, а?

– А давайте! – расхрабрилась Валентина Федоровна, и Пал Палыч налил ей водки, и они чокнулись весело, и, соединив руки, согнутые в локте, выпили и троекратно расцеловались.

– Валя, – начал Пал Палыч, споткнулся, замялся, но, преодолев себя, продолжил, – Валя. Я рад, что наша с ва… с тобой дружба перерастет в нечто большее.

– А я, я, Пашенька, – Валентина Федоровна промокнула выступившие в уголках глаз слезы, – я так ждала этого момента, мне было так неловко, мне казалось, я навязываю тебе свое общество … – и они выпили по второй, и беседа потекла плавно, и Пал Палыч расслабился, словно ослабил узел галстука, душившего шею.

Валентина Федоровна была немолода и была она старой девой, синим чулком и всем тем, что так обидно прилипает к школьной учительнице, которая некрасива, близорука, застенчива, обожает детей и предмет, который она читает вот уже почти двадцать лет. Географичка – кто любил вас в школе? Кому нужны были ваши контурные карты, Кузбасские угольные бассейны и действующие вулканы? Валентина Федоровна, водя по карте мира указкой, протирала дыры в местах, куда стремилась сама, а ученики, тоскуя и ненавидя ее за слово «геосинклиналь», пририсовывали Магеллану рога и длинную сигару, на которой было написано неверной мальчишеской рукой « Валька-дура». Романтическая, тонкая натура билась под белой блузкой, скрепленной у ворота янтарной брошкой. А тут Пал Палыч…

– Паша, скажи мне, но как ты-то тут очутился? – Валентина Федоровна заваривала чай, переливая заварку из чашки в чайник, и обратно, пока чай не заварился густой и терпкий, – я была просто потрясена, увидев тебя в школе! – Ну, мою историю знают, по-моему, все, – Пал Палыч смотрел на фотографию, висевшую в простенке, между окнами. Черно-белая, любительская – на ней средняя школа Орска, и Валентина, в меховой шапке и драповом пальто, держит за руку девочку, а девочка смотрит в небо, будто видит там что-то. Эта девочка – Мона Ли. Снимок, сделанный Эдиком Аграновским. Валентина Федоровна и оказалась той самой учительницей, которая помогла Эдику сделать фотографии Моны Ли для проб на киностудию.

– Да-да, – торопливо согласилась Валентина Федоровна, – там ведь что-то ужасное было, я помню. Монину маму убили, потом твоя мама умерла, и у тебя какие-то крупные были неприятности, чуть ли не суд, да?

– Не хочу вспоминать, знаешь, – Пал Палыч щипчиками взял кусок сахара, и отчего-то ему было так приятно касаться серебряных этих щипчиков, и пить чай из кобальтовых Ленинградских чашек, и все в этом доме – было такое, «своё», будто и он жил здесь – когда-то прежде. – Но ты, Валя, ты?

– Ты знаешь, мама была парализована почти восемь лет, я бедствовала ужасно, и муж меня бросил, и Орск для меня был чужим городом – мама туда уехала за отцом в войну, так и остались. А когда мамочка отмучилась, – Валя сглотнула слезы, помолчала, – ее сестра приехала на похороны, и вот – позвала меня с собой, в Одинцово. Она старенькая уже, я за ней ухаживаю – дом большой, и Орск я бросила, не жалея. А работать куда? В школу. Ставка была только на учительницу географии, ну, посидела, что-то вспомнила, что-то нагнала – вот, и вся история моя. Теперь только и сказать, что, мол, судьба связала, но людей и не так жизнь сталкивает, но знаешь, я так обрадовалась!