Дмитрий Пирьян - Тридцать первое декабря

– Наверное, погода влияет?.. Бури всякие, магнитные… давление?..

– Совершенно не при чём, – решительно ответил Марк Моисеевич. – Какие к чёрту бури? У вас, милейший, переутомление, психоз. Видать такое дело прямо по лицу. Цвет кожи серый, веки вздулись.

– Вы так считаете?

– Несомненно, – отрезал собеседник. – Я же врач. И, кстати, не какой-нибудь хухры-мухры, а участковый!.. Я сразу вижу все симптомы и точно знаю, чем и как лечить.

К этому моменту Валентин Ефремович уже выловил свою шляпу из лужи и машинально стряхивая грязь бросил мимолётный взгляд на вход в кафе. Взгляд его зацепился.

– А может всё-таки, лекарство посоветуете? – затронул Миловидов последнюю надежду отвертеться.

– Непременно! – убедил Войтович и одёрнул Миловидова под локоть.

Буквально через несколько минут облюбовав довольно шаткий столик в тихом уголке кафе, они усердно изгоняли из Миловидова болезни, терапевтируя «Столичной».

– А мне на днях брат вызов из Германии прислал, – обмолвился Войтович, разглядывая отвратительный интерьер питейного заведения. – Настаивает, понимаешь ли, чтоб я в Берлин переехал и на совсем. Специалист там нужен по продаже аспирина. Деньги серьёзные сулят…

– Да-да, конечно, – охотно кивнул педагог, ответил: – Я же ей довольно вежливо… Вот прямо очень деликатно, дескать, пожалуйте вы к своей парадной… или на помойку. Зачем же гадить под моим окном?.. Весь газон забрызгали. Уже воняет!

Педагог припомнил утреннюю ссору с бабкой, кошек, кашу… И поморщился.

– И что она к вам?.. – сосредоточился на собеседнике Войтович, о Берлине разговор пока оставил.

– Сами, говорит… чешите вы отсюда на помойку, – пожаловался Миловидов. – И обзываться начала всякими обидными словами.

– А это у неё совершенное переутомление, – диагностировал Войтович и растряхнул оставшуюся водку из бутылки по стаканам. – Полнейшее, назвал бы я. Сплошной психоз!

– Вот так и правильно, – обрадовался Миловидов. – Я же ей об этом, Марк, через окно и прямо так и сказал.

Педагог придвинулся поближе к Войтовичу и заговорщицки поведал:

– Вы, говорю, Анна Гавриловна, переутомлённая и психическая… Старая дура!..

Глубоким вечером изрядно выпивший, а если быть точнее «вдрыбадан», Миловидов с трудом преодолев восемь ненавистных ступенек в парадной наконец-то вполз в свою холостяцкую квартиру.

Глава 3.

Наступило дождливое, промозглое утро следующего дня. Для большинства бородчан – ничего особенного. Так и как бы, утро… и утро. Однако педагогу Миловидову это утро показалось если и не сущим адом, то, по крайней мере седьмой казнью египетской. Дело обстояло в том, что Валентин Ефремович, в общем-то, вёл трезвый образ жизни, слабоват был организмом против крепких спиртных напитков. Обычно Валентин Ефремович от выпивки воздерживался, старался не усугублять. Ну пару рюмочек и всё. Но вот же в компании Войтовича наш педагог контроль над собой утратил, изрядно перебрал и этим утром, что естественно, испытал всю скверность алкогольного перенасыщенья, что в народе называется попросту похмельем. Ужасным образом раскалывалась у педагога голова, внутри пылал пожар, слабило брюхо… А, во рту…

Да, словно ночевала там вся стая бабкиных котов. Причём вместе с кастрюльками.

– Ну надо же было мне вот так нажраться? – тяжко стонал и чуть не плакал Валентин Ефремович, таращась припухшими глазами на циферблат будильника. Стрелки часов указывали полдевятого.

– Опаздываю на занятия, – ужаснулся педагог, болезненно встряхнул головой и выкарабкался из постели.

Традиционно исполнять что-нибудь басом ему совершенно не хотелось. Он и не стал, сам себе оправдался, дескать, теперь разбит и не в голосе.

В тягучей полудрёме Миловидов проковылял в уборную, а уже оттуда в кухню. Достал из холодильника пару яиц, треснул их в сковороду. Затем он заварил себе крепчайший, как он считал лечебный с бадунища кофе от которого в последствие его смутило окончательно. Пора пришла звонить в больницу.

Однако в мутном сознанье Миловидова звонок в больницу означал приезд врача, а тот чудесным образом воплощался в Марка Моисеевича. Воспоминания о старом друге молниеносно исполняли душу педагога сильнейшим возмущением и даже гневом.

– Чёрт меня дёрнул! – сокрушался Миловидов. – Поддался уговорам и не устоял. Припёрся с этим шарлатаном в кафе.

А дальше педагог характеризовал Войтовича последними словами и периодически утираясь влажным полотенцем надрывно блевал в унитаз.