Дмитрий Пирьян - Тридцать первое декабря

– Кошёлка!.. Старая карга!.. Ух, ведьма!.. – шипел сквозь зубы Миловидов и начал шарить по квартире – искал успокоительное.

Глава 2.

Как и следовало ожидать, весь прочий день из-за испорченного утром настроенья слетел, что называется, к чертям собачьим, ну а по меньшей мере в бабкину вонючую авоську. В профтехучилище, где в настоящем преподавал черчение наш Миловидов хоть и явился вовремя согласно расписанию занятий, однако чувствовал себя совершенно разбитым. Буквально всё, за что бы он ни брался мгновенно приходило в непригодность, либо же просто падало из рук. Мел по доске крошился, сломался циркуль, наглядное стеклянное пособие, словно намыленное выскользнуло на пол и разлетелось вдребезги.

К концу учебного процесса Миловидов ощутил во всём теле тяжесть и, даже более того, ужасную тоску. Не поручив своим ученикам домашнего задания, он вялой, в чём-то старческой походкой покинул класс и отправился бесцельно хаживать по улочкам и переулкам Бородца.

Шёл Валентин Ефремович не быстро, но убедительно. И даже он не шёл, а просто грёб ногами – занимал собой пространство. Надменный, смутный взор его блуждал не здесь, а где-то далеко. Со стороны вообще казалось, что он идёт по облакам и неказистые шаги его исполнены глубоким смыслом. Он шествует по влажным переулкам на вид такой в себе обыкновенный, беззащитный. К нему свободно даже можно прикоснуться. Ну, предположим взять, да и спихнуть его с асфальта и прямо в грязь. Но это станет заблуждением. О, нет. Его так просто не возьмёшь. Он весь в броне. И даже здесь, сейчас бредущий по дороге в своих истоптанных ботинках он размышляет не о пустяках, а о великом. Он мыслит!.. Неустанно и мятежно.

Вот как-то так, рассматривая педагога издали могло бы показаться любому случайному зеваке и он – этот случайный не ошибся бы.

Валентин Ефремович действительно шагал по тихой улице и размышлял:

– Вот, что же за гадкий день?.. Какая чертовщина?

Валентин Ефремович зло сплюнул себе под ноги, угораздил прямо на ботинок и раздосадовано подытожил: – Совершенно гадкий день. Хуже не могло и быть.

– Эй, Миловидов!

Чей-то звучный окрик встряхнул и без того встревоженную нервную систему педагога. Вздрогнув всем организмом, Миловидов запнулся о бордюр и балансируя взмахнул руками – изобразил некое подобие гимнастической фигуры, именуемой в физкультуре «ласточка». И от такого взбрыкивания шляпа слетела с его головы, осенний порывистый ветерок славно подхватил её и погнал вдоль по улице, аккурат по направлению к кафе. Докатил до входа в оное и плюхнул в лужу. Теперь педагогу уже просто захотелось рыдать.

– Валентин Ефремович!.. Уважаемый дружище!

– Ну что ещё вам от меня бы надо? – воскликнул Миловидов, выкрикнул прямо в белый свет.

Лишь после он оглянулся и приметил, что по дороге к нему спешит его приятель, участковый врач Войтович.

Марк Моисеевич Войтович, мужчина плотный, не старый, на вид серьёзный, был по существу у Миловидова единственным приятелем, а также, как наивно считалось среди местных обывателей, единственным евреем в Бородце. Валентина Ефремовича он знал очень давно. Порой ему казалось, что просто с детства, и было между ними некое взаимопониманье и, пожалуй, дружба, хотя признаться, по вине ещё довольно-таки крепкого здоровья педагога встречались они редко.

Олицетворяя собой сплошное медицинское милосердие Войтович быстрыми шажками приблизился к Миловидову и начал дружескую беседу с традиционного своей профессии вопроса:

– На что вы жалуетесь, Валентин Ефремович?

Миловидов в свою очередь пытался уклониться:

– С чего вы это взяли, что я жалуюсь?

– Да как же, дорогой мой? – всплеснул руками врач Войтович. – У вас же, извините, вид такой, как будто, извините, вы с цепи сорвались. Нам, участковым докторам, – Войтович пальцем указал на поликлинику, – такое дело видать издалека.

Набрав полную грудь ноябрьского воздуха Валентин Ефремович уже надумал возразить, но выдохнув непроизвольно согласился:

– Вы абсолютно правы, Марк. Вот что-то я сегодня испытываю некую нервозность и, знаете ли, как-то даже взвинчиваюсь.

Педагог призадумался, поднял вверх руку и замысловато покрутил скрюченными пальцами, словно бы вгоняя отвёрткой крепёжный шуруп в кусок фанеры.

– Вот, как-то так. Вот, как-то так…

– Это, дружище, очень скверно, тревожный звоночек, – озадачился Войтович и рассудил: – Не помешало бы…

Миловидов перебил: