Григорий Каковкин - Вот!

– Знаю все! Это даже хорошо, что опоздал, с глазу на глаз получилось… он не такой, как кажется. Обещал удвоить сумму, если выведем во второй тур.

– Соблазнит и обманет…

– Возможно. Но связи у него огромные, многих реально знает, и в Кремле есть достаточная поддержка… Но говорит он плохо, очень плохо, но понимает процесс…

– Давай раскрутим его как мачо… – не особенно задумываясь, брякнул Решетников.

– Как кого? – не сразу сообразил Стас.

– Как мужика, как настоящего такого мужика…

– Ты знаешь, что это такое?

– Любят женщины! С ходу бросаются блондинки! Немногословен и убедителен! Мужик сказал – мужик сделал…

– Вот и возьми это на себя – ты же у нас специалист по блондинкам! Приказ готов – до конца выборов, до осени будешь руководителем избирательной кампании настоящего мужика, мачо, – подмигнул Стас. – Флаг тебе в руки!

Решетников почувствовал второй раз за сегодня – влип!

Было так: студент Филипп Решетников остался без любимой, любимую насильно увезли в тридевятое царство, в тридесятое государство, за тридевять земель – в Воронеж. Увезли, спасая от него, непрошеного принца, свалившегося на славную, известную, родовитую королевскую семью. Мать – сценаристка, отец – режиссер, у них большая квартира со старинной люстрой, «точно из Эрмитажа». Еще у них есть шкаф, китайский, с музыкальным ящиком, он скрыт под еще одним ящиком, и хотя музыка уже не играет, а только остатками мелодии поскрипывает какое-то стертое колесико, «это можно починить», но все равно их квартира – самый большой и чудесный дворец из всего виденного студентом – не просто крыша над головой. В лифте встречаются народные и заслуженные, участники всех известных телевизионных программ тех лет. Блеск давит. Первый раз оказавшись здесь всего на каких-нибудь тридцать минут, «пока никого нет», принцесса привела его к себе, «стража» ушла на заседание художественного совета на Мосфильме, он растерялся от картин на стенах, от витрин с хрусталем и не мог целоваться, ради чего и пришли.

Да, надо сказать, время было серьезное, непростое; слово «любовь» было тесно связано со словом «женитьба», а нечто такое, что недавно случилась у них, точно. Да, и Воронеж в то время не просто Воронеж, город располагался гораздо дальше, чем сейчас, чуть ближе Парижа, в который и короли с королевами попадали только по счастливому случаю, собрав необходимое количество справок и рекомендаций, всех остальных туда не пускали вовсе. Конечно, в Воронеж можно было поехать, не собирая бумаг, но это был бы совсем невероятный по тем временам поступок. Он даже не приходил в голову Филиппу Решетникову, и поэтому он грустил. Никуда не деться, любовь на расстоянии – это, безусловно, грусть, воспоминания, меланхолия, печаль, жалость к самому себе, подавленность и хандра. Сейчас чаще говорят «депрессия» или «стресс», а тогда выражались помягче – «плохое настроение». А все от того, что он был юным и верным. Кстати. Два мало изученных человечеством слова, да, юным и верным.

Юный. Любой толковый и бестолковый словарь точно скажет, что это такое: человек, возьмем шире – существо, находящееся в периоде юности. Ранняя юность – от пятнадцати до восемнадцати и поздняя – до двадцати трех лет. Дальше пишут про максимализм, конфликтность, зависимость от среды и мнения сверстников, про сверхкритичность, про то, что это период формирования убеждений и ценностей. Именно убеждений, ценностей, предпочтений. Неизвестно, почему именно в эти годы человек становится таким, каков есть, каким будет, как по приговору суда, всю жизнь? Почему, скажем, воронежское воздержание Филиппа Решетникова – а это было именно воздержание, – именуемое иногда любовью, имело такое огромное влияние на всю его складно-нескладную судьбу? Юный Решетников, правда, имел некое странное обоснование своего особенного положения: он полюбил одну из близнецов. Он так формулировал: «…я люблю одну из двух совершенно одинаковых, почти не различимых. Почему я люблю Олю, а не Лену, и, если я внутри себя знаю, хотя и не знаю, ответ на этот вопрос, значит, я люблю самой истинной, самой чистой, абсолютной любовью. Ее невозможно ни с чем сравнить, я люблю, не опираясь на внешнюю исключительность, на тембр голоса, или цвет волос, или глаза, или губы, потому что они не различимы, они одинаковы, я люблю ее как нечто соединенное со мной самой тонкой связью, какую только можно себе представить, и для меня не существует других».