Григорий Каковкин - Вот!

Студент садится за письменный стол. Хочет думать о себе, ему надо подумать о себе, о жизни, он потому и приехал, но может думать только о судьбе убиенной назойливой мухи. По складам произносит: «По-че-му я ее у-бил?» Он достает еще один белый лист и записывает причины, по которым получил право на убийство, – каждый аргумент записывает с новой строки. И получается так:

– она дура, ничего не понимает – от таких надо избавляться;

– некрасивая, хотя это не бесспорно, среди мух она, возможно, была победителем конкурсов красоты;

– жирная и противно жужжала;

– она маленькая, а я большой;

– ее легко убивать и почему-то не жалко;

– она чужая здесь… я ее не приглашал;

– мухи разносят заразу, их никто не любит;

– от нее нет пользы;

– она мешала мне думать…

Набралось целых девять пунктов, по которым Решетников имел все основания убить залетевшую на чердак муху. Ему хочется придумать десятый пункт, он необходим для ровного счета, но неожиданно слышит:

– Филипп, вы приехали?! Филипп!

Студент узнает обманчиво молодой голос, принадлежащий соседке по дачной просеке; когда-то его, маленького, родители оставляли с ней и ее сестрой Эвелиной на целые дни.

– Да, Роза Марковна, я здесь, я приехал! – кричит студент социологического факультета Филипп Решетников. – Сейчас!

Он спускается вниз, идет к калитке, за которой стоит худая, робкая, бездетная Роза Марковна; ее седые волосы, развевающиеся от ветра, придают ей еще более болезненный облик, чем это есть на самом деле. Она ни о чем впрямую не просит, но, с присущей ей внутренней музыкой расставляя слова, искренне удивляется:

– Филипп, как вы выросли! Вы, кажется, все еще продолжаете расти… или мне так кажется? Вы так возмужали за год, что я вас не видела! Вы совсем мужчина, совсем!!!

– Спасибо, Роза Марковна.

– Я хотела спросить: вы проходили мимо нашего магазинчика, он работает?

– Уже работает.

– Значит, работает?

Возникает пауза, и студент понимает, что обязан предложить помощь, хотя ему не очень хочется:

– Что-то нужно, Роза Марковна?

– Эвелина заболела – давление, я не хочу от нее отходить, но хлеб… он кончился. Вы пойдете же за хлебом для себя?

– Да. Пойду.

– Купите и на нашу долю.

– Хорошо, Роза Марковна, обязательно.

– Нет, нет, нет, это совсем не к спеху, только когда вы пойдете для себя…

Старуха пытается сунуть Решетникову деньги, он отказывается, она упрашивает, и он берет. Это сцена из вечности. Она вечна: хлеб, старые девы Роза и Эвелина, он – вечный мальчик, правильные вежливые слова, и всегда на «вы».

Студент вернулся в дом, седая растрепанная Роза Марковна смотрела на него, пока он не скрылся за углом и не хлопнул дверью, будто ей все еще надо проследить за ним, «сдать родителям в целости и сохранности».

Что она думает о нем? Что он думает о ней? Она произносит – «вырос», он произносит – «состарилась». Неужели за этими словами стоит только сентиментальное чувство, укладывающееся в грусть о молодости и неизбежной старости? Неужели вечность – это только переодетая, перелицованная банальность?

Снег стаял, а тепло не становилось. Холодно. Уныло. Грустно. И надо ждать. Лета, гаишников, а Решетникова самого ждут, сегодня обязательно с утра, к десяти, и вот – влип! Он всегда боялся влипнуть в историю. В серьезную, настоящую – всегда, пожалуйста, но по жизни попадались одни мелкие, жалкие, с материальными и моральными потерями, с предсказуемым финалом, как эта авария на дороге.

Решетников набрал мобильный номер начальника и друга, но Стас не отвечал. Набрал секретаря. Выслушал ее любезности и объяснил ситуацию. Понял, почему Стас не отвечает: у него в кабинете тот самый «телеграфный столб», желающий избраться мэром, – так в PR-агентстве называли клиентов, не имеющих никаких достоинств. Шутили, что можно заставить голосовать и за телеграфный столб, только для этого надо очень много денег. Разумеется, это гипербола, но очень похожая на правду. Вчера в конце рабочего дня, готовясь к встрече, на которую теперь не попал, Решетников просмотрел видео фокус-групп – тот самый случай. Лицо уголовника, узкий лоб с глубокими морщинами, глаза маленькие, утопленные в щеки, говорит медленно, не убедительнее двоечника у доски.

Решетников бросил взгляд в зеркало заднего вида – блондинка продолжала трещать по телефону, – и он произнес, успокаивая себя: «Случайность, все случайность, в жизни так много случайности». Он посмотрел вперед, на бесполезно горящий зеленый, на неожиданно рассосавшуюся пробку: «…Так всегда – путь свободен, а пути нет». Подумал и как-то особенно вдруг прочувствовал всю неприглядность весны, как неполноценного времени года: «Вранье, что у природы нет плохой погоды, есть, она есть, вообще, если ждешь ГАИ, разбита машина, пусть не сильно, и не страшно, она есть». Мысль пошла дальше: «Откуда у этой блондинки деньги, что она так свободно ими распоряжается, не расстроилась ничуть, не так, как он… откуда у нее деньги, черт возьми?!» Решетников еще раз посмотрел в зеркало заднего вида – блондинка перестала говорить по телефону, ему показалось, слушает музыку, голова слегка покачивалась в такт. Из нетерпения и любопытства Решетников вышел из машины, подошел к ее двери, блондинка снова любезно приспустила стекло. Решетников уловил знакомые голоса ведущих – «Эхо Москвы».