Владислав Корнейчук - Тень Ельцина. Книга содержит нормативную лексику

─ Да побудь еще, Жак! – Обращаясь ко мне Ив использовал французский эквивалент моего имени. – Хочешь кофе? У меня еще круассаны остались.

Покидать уютное ателье Рэнглера, выходить на шумные парижские улицы, брести до станции метро – не очень-то и хотелось…

─ Отчим, – рассказывал Ив, ставя передо мной двойной эспрессо, – замахиваясь и видя, что я сжался и дрожу, всегда обязательно жестко, резюмировал: «У-у, трус!» Удара могло и не последовать. Я был как дрессированная собачка. Получив ранее бессчетное количество затрещин и пинков, теперь пугливо реагировал уже на один только замах. А отчим непременно констатировал: «Трус». Я привык к мысли о своей ущербности, та вросла в меня своими корнями. Если бы не мой сосед, мой друг, с которым я стал ходить на футбольные матчи «Юнайтед», драться с фанатами других команд, – Ив неосознанно провел указательным пальцем по длинному, берущему начало на подбородке, шраму, – так, скорее всего, с этим ощущением и жил бы. Я раздавил этот страх окончательно в той драке, когда толпа «синих» нас четверых волтузила по тротуарной плитке недалеко от их поганого «Стэмфорд Бридж». Достаточно сказать, Жак, что из нашей четверки тогда живым остался только я. Это была скорее случайность. Очнулся в больнице только на четвертый день. И один час всего был в сознании. Потом еще дня два без сознания…

─ А что твой отец?

─ Он – француз. Живет в Лондоне. Я бывал у него дома, когда он уже бросил мать. Жил у папаши несколько раз неделю-другую… Когда сбегал из Манчестера от отчима с матерью. Когда на матч с «Вест Хэм» приезжал… От моей матери он периодически получал подзатыльники – буквально, Жак! – и бросил ее, что вполне объяснимо. Однажды, еще в девяностых, отец, имевший тогда маленькое агентство недвижимости, приезжал в Париж, чтобы убедить меня расстаться с «богемной жизнью». Предлагал работу в своем лондонском офисе. Помню, шли с ним по Елисейским полям. Разговаривали, молчали. Я пил на ходу из банки пиво, курил сигарету – и услышал от него что-то на тему здорового образа жизни… Меня прорвало. Про его подкаблучничество, про его бегство, про то, что обязательно стану, вопреки всем его сомнениям, большим художником, – все разом на него вывалил. Прохожие – мы, кажется, подходили к Триумфальной арке – смотрели на нас, как на психов. На площади Этуаль он сел в такси и укатил.

Я заглянул в опустевшую кофейную чашку.

─ Ив, я поеду.

─ Ты же теперь на бульваре Мажента живешь? Недалеко от Северного вокзала?

─ Ближе к площади Республики. Уже в любом случае очень поздно. – Направляюсь к двери.

─ Жак! Забыл сказать… По-моему, ты зря бросил живопись. У тебя в последнее время стало получаться что-то свое…

Меня довольно долго доставал Юлек, предлагал подраться и выяснить, кто сильнее. Я не мог отказаться от этой дуэли. Мой классный рейтинг и так в ту пору сильно упал. Юлек не был сильнее меня. Задиристее, но не сильнее.

Я принял вызов. Дрались после уроков без секундантов недалеко от школы, в переулке. Состоялся обмен синяками. Юлек получил не меньше моего и задирать меня в будущем явно расхотел. На следующий день ему предстояло выдержать вал насмешек в связи с «фонарем», который я поставил. Мой находившийся на катастрофических уровнях рейтинг, похоже, существенно подрос.

В глубине души надеялся: мать не станет ругать за то, что я защищал свою честь. Дома, однако, ждало разочарование. Увидев на моем лице синяк, пропуская мимо ушей мои разъяснения, родительница наподдала еще. Пришедший с работы отец разбираться, почему я дрался, что произошло, не стал. Может быть, это была очень тонкая внутрисемейная дипломатия. Возможно, отец подумал: «Получил от матери по шее? Значит, было за что».

Однажды мы с моей подругой – француженкой Симоной – и матерью гуляли по Иерусалимской улице, говорили о разном.

─ Они с Малгожатой, – сказала мать, обращаясь к Симоне и имея в виду меня и мою сестру, – думают, что, если бы я их мягче воспитывала, они б в жизни лучше устроились.

Потом уже тише и вроде бы невпопад добавила:

─ Да я и не наказывала почти. Не помню…

К тому времени я уже давно понимал, что мама очень хотела мне добра, невероятно много делала для своих детей, ей часто было действительно трудно, при этом она не всегда понимала, что перегибает со строгостью. С одной стороны, просто не знала о том, что перед ней чувствительные, ранимые ребятишки. С другой, мама выросла в такой среде, в которой тычки и ругань в отношении детей – какой-то особенной грубостью и не считались. Отец же, наоборот, был слишком мягким человеком.