Олег Давыдов - Кукушкины детки

Но потом меня вскоре перевели в комиссариат. Так там моим начальником в общественном питании был человек, который ничего не знал. Его выдвинули по партийной линии, но он был гинеколог и, кроме одной дырки, ни о чем не имел понятия. Я уехала в тридцать седьмом году в Шахты, на вредительство, вернулась – уже ни того, ни того – никого, все новые… Много народу уничтожили. Из старых осталась только я и еще один, тоже в командировке был. Так вот я вернулась, а этот гинеколог просит составить доклад. Я составила, а он спрашивает: это так? это правильно? вы уверены? А я себе думаю: зачем мне это нужно? Им не понравится – спросят: кто составлял доклад? Он скажет: Ревекка Израйлевна… Нет, с ним можно далеко уехать. Человек лезет вверх, а сам, кроме одного места, кроме нижнего этажа… в общественном питании ничего не понимает.

В это бурное время посадили, конечно, и Абрама Оргианера. А еще через несколько лет комсомолец Дантон Оргианер публично откажется от своих родителей в пользу дальнейшей карьеры.

НАДПИСЬ НА «КНИГЕ ДЛЯ РОДИТЕЛЕЙ» ПЕДАГОГА МАКАРЕНКО

«Нашей любимейшей племяннице и доченьке Марате. На добрую и вечную память в день совершеннолетия. Просим – храни и в самые тяжкие минуты твоей жизни всегда вспоминай и читай эту книгу. А также читай «Отец Горио» Бальзака, «Отцы и дети» Тургенева, «Мать» Горького и, не помню названия рассказа Шолома Алейхема, где он повествует о матери, сыне и снохе. У матери был единственный сын. Мать сына с трудом воспитала, выкормила и вывела в люди. Сын стал знаменитостью. Он женился, и жена возненавидела свою свекровь, а сын, наоборот, безумно возлюбил свою жену. Жена заставила сына постепенно, шаг за шагом, все больше и больше отдалиться от матери. И он покинул совершенно свою немощную мать. Он забыл даже о том, была ли когда-либо у него мать.

Но вот коварная жена потребовала от своего мужа, чтобы он убил свою родную мать и чтобы он своей жене доставил горячее сердце своей матери. По дороге, когда сын бежал с горячим сердцем своей, убитой им, матери, он споткнулся и упал. Но и здесь мать пожалела сына, и сердце матери воскликнуло: о Боже мой, милый родной мой сыночек, ты, наверно, ушибся. Мир зол, зайн фар дайн гарц, сыночек мой родной и любимый. Прими, доченька и племянница, наш скромный подарок в знак величайшей любви и преданности. Будь счастлива со своей будущей семьей».

СТАРАЯ ВЕДЬМА

Впервые Илюша почуял неладное, еще когда была жива бабушка Ривка. Накрывали на стол к какому-то празднику. Санька крутился тут же… На вот, пойди отнеси поставь на стол аккуратно. Хороший мальчик – помогает. Санька носит посуду гордо и радостно – все отлично. Вдруг бабка Ривка сказала; ай, смотри – разбей только мне… Сказала с такой убеждающей интонацией, что Илья сразу понял: сейчас… Послышался звон разбитой стекляшки, и уже готовый плач Саньки. Злорадный крик Ревекки Израйлевны: ну вот, я же говорила! Любимая селедочница! Она у меня сорок лет. С самой войны. И никто не разбил. А ты разбил. Не лезь, куда не просят, дрянь…

Точно таким же безбожно заботливым образом бабушка Ривка допекала, говорят, и своего собственного сына Жданека. Он был парень болезненный. Марата Абрамовна помнит у него какой-то странный недуг в ранней юности – просто все с ног посбивались, лечили диетой… Ай, как мы его кормили в период полового созревания. Обжаренная печенка, свежая кровь с бойни… всего не упомнишь. В общем – на убой.

Он был убит в один из последних дней войны, в Маньчжурии. Бросился грудью на японский пулемет… А ведь уже поздравил мать с окончанием войны. Такой рыцарь был. Дальнейшая жизнь Ревекки Израйлевны была посвящена поклонению памяти сына: перенос его праха на площадь приграничного городка, сооружение памятника, поездки с выступлениями, организация культа в местной школе.

ТЕОРИЯ ЖЕРТВЫ

Смысл этой трагедии станет ясней, если учесть, что Жданек все никак не хотел зачинаться, несмотря на обильную массу нежных усилий мужа Ревекки, Адама Шпицера. Шпицеры были людьми состоятельными, но мать Адама что-то слишком много проиграла в рулетку. Перед мировой войной она умерла, а Адам закончил Сорбонну. Он был марксистом, но не понимал революцию… Не принимал?.. Ай, да нет же – мой муж ее ждал и готовил, но в Одессе бывали мертвые генералы на улицах, в чека ежедневно кого-то расстреливали, кругом стоял голод, хоть и были продукты… Он не мог понять всего этого. Не мог понять так, как мы это понимали… Ай, ну что значит «почему?» – потому что сознание у него было буржуазное. Он здесь был не жилец.