Кира Акслер - Бог справедливости лжёт

– Так ты поэтому моё имя на браслете написал?

– Ага. На случай, если у кого-то опять возникнут вопросы.

У отчаяния бывают свои критические минуты. В тот день Кира пережил такую, и она показалась ему вечностью. Истерзанный бурным волнением, так внезапно обрушившимся, он всё больше впадал в оцепенение. И молчал, выдыхая воздух отрывистыми толчками – Кире вдруг показалось, что дыхание вдруг стало слишком громким. Пытаясь заглушить самого себя, он спросил:

– Почему подошёл только сейчас?

Так, словно это действительно было важно.

– Честно говоря, я не сразу понял, что мы учимся в одной школе. – незнакомец повернул голову и впервые посмотрел Кире прямо в глаза. – Меня, кстати, Фёдор зовут, если не помнишь. И только так. Без кратких форм. – он протянул раскрытую ладонь, на которой виднелась почти стёртая формула ацетаминофена.

Кира прикоснулся пальцами к холодной липкой руке и едва не дёрнулся от отвращения. Лицо исказила улыбка.

В прошлом году ложь привела Киру к огромной ошибке, теперь же только она могла его спасти.

– Очень приятно.

Кира хорошо помнил зелёные обои в комнате. «Виридиан» – так правильно назывался цвет стен, но выученное слово казалось неподобающе красивым для самой крошечной из трёх спален. Виридиановым был тюль на окне, диван и даже собственные глаза, простроченные поверх тонкими янтарными нитями.

– Как тебя зовут?

– Кира. Каспер.

– А почему так тихо?

С тех пор, как начал ходить в художественную школу, Кира выучился давать предметам цвета: пасмурное ноябрьское небо – антрацитовое; суп в школьной столовой – тициановый; дедушка, запирающийся в ванной – шафрановый. Кира был вне себя от изумления красивым и сложным словам, которые наполняли пространство его комнаты смыслом.

– Я просто не понимаю, зачем ты спрашиваешь.

– Боишься, что я забыл? С головой у меня пока всё в порядке, не волнуйся. Я просто хочу, чтобы ты назвала своё имя чуть громче.

– Кира. Каспер.

У эмоций тоже были цвета. В тот день Кира не мог дать им правильное название, но спустя месяц, вперившись взглядом в разбросанные пластиковые цветы на снегу, вспомнил подходящую масляную краску – церулеум. Он не любил этот оттенок: слишком светлый, неестественный, похожий на уродливую медицинскую шапочку. Тем не менее, тот подходил идеально. Им нельзя было нарисовать небо, но растерянность маленького ребёнка запечатлеть удавалось.

– Кажется, ты опять поругалась с бабушкой?

– Не я с ней ругалась. Это она вдруг начала говорить про всякие свадьбы.

– Если хочешь знать, я тоже считаю, что в одиннадцать лет о таком говорить не стоит.

– Не буду выходить замуж. Никогда. И фамилию менять не буду. Они все дурацкие.

Если бы Киру спросили о воспоминаниях, он бы ответил, что в воздухе навязчиво пахло жёлтым кадмием и белилами. (Слово «ладан» он узнал гораздо позже.) Запах сопровождал его постоянно: преследовал в школе, на занятиях с репетитором, даже в постели. Не удивительно, что тот день не оказался особенным.

– Почему дурацкие?

– Склоняются.

Запах болезни навсегда останется в голове пятном из старого золота с кобальтовыми выбоинами под глазами – с тех пор это цвет Рождества.

– Вот как. Но ты ведь непротив, когда другие обращаются к тебе как к девочке.

– Потому что я и есть девочка.

– Это верно.

Жёсткие усы, похожие на выцветшую щётку для обуви, всегда по-доброму щекотали ухо, когда дедушка улыбался и целовал на ночь. Спустя несколько лет Кира нарисует их прессованным углём, так и не заставив себя прикоснуться к краскам.

– Ты сейчас читаешь Шекспира, верно? Ещё не дошла до Ромео и Джульетты? Там есть одна очень занимательная мысль: «Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет.»

– Я не роза. Я Кира. Каспер.

– Ты ведь понимаешь, о чём я.

На самом деле, Кира никогда не любил Шекспира. Сам себе он признался в этом только в четырнадцать, зарывая некрасивые обсидиановые обложки с алыми буквами на дальнюю полку библиотеки.

– Ты говоришь: «Она». Я говорю: «Он». А мальчишки в классе говорят: «Дурилка». Никто не называл меня розой.

– Хочешь быть Розой?

– Меня устраивает и просто «Кира». Каспер.

Огромный лекционный кабинет физики каждому вошедшему напоминал замёрзшую преисподнюю. Стены в нём всегда были пусты – их одолевал холод, и они обсыпались побелкой прямо на старые деревянные полы. Парты находились далеко друг от друга, каждая на своей ступени; с последних рядов едва было видно чёрную доску. Никаких стеллажей с учебными пособиями, никаких шкафов. Учительский стол, располагающийся прямо напротив входной двери и в длину занимающий треть кабинета, всегда был пуст. И даже школьники старались разговаривать как можно тише, чтобы не создавать эхо. Промозглые сквозняки заполонили собой все пространство кабинета, и вместе с учительницей физики были здесь единственными обитателями.