Мари Дешен - В три часа ночи на набережной Бранли

Филипп бросил утке мякиш. Чайки спикировали на брошенный хлеб, но кряква была проворней. Схватив добычу, она взметнулась и понеслась подальше от вороватых дальних родственников. Раздосадованные чайки, гогоча, обступили Филиппа.

Гийом засмеялся и изменённым, гнусавым голосом шутливо произнёс:

– Гоните хлеб, месье. Вы окружены.

Гийом был актером, одним из десятков тысяч разбросанных по всей Франции. Играл всю жизнь, вполне удачно, на множестве театральных подмостков. Продолжал и в свои шестьдесят восемь лет выходить на сцену. В кино никогда принципиально не снималcя, считая его фальшивкой. Он просто безумно любил жизнь, свою семью, небо, природу, театр и книги. Характерная сетка морщин, покрывавшая некогда привлекательное лицо, явственно свидетельствовала о том, что улыбнуться ему было во много раз легче, чем нахмуриться. Лучистые глаза смотрели на мир с детским ребячеством. Карманы его потертой куртки топорщились от купленных внукам леденцов. Растянутый ворот синей водолазки неопрятно обхватывал шею. Заношенные ботинки не доставляли ему ни малейшего дискомфорта. Образ дополняла выцветшая чёрная шляпа с явственно заметным свежим тёмным пятном на левой стороне тульи. В руках он держал уже надкушенный сэндвич с тунцом, купленный вместе с багетом в булочной неподалёку.

Он каждую неделю по средам встречался здесь с Филиппом. Вернее, он знал, что каждую среду в это время на протяжении нескольких часов Филипп будет сидеть на этом месте у пруда в саду Тюильри в полном одиночестве, погруженный в свои безрадостные мысли, и взял себе за правило составлять ему компанию. О встречах они не договаривались. Это всегда была «случайность», хоть уже давно ставшая закономерностью. Филипп об этом не просил. Он вообще никогда и ничего ни у кого не просил. Но Гийом знал, что его старому другу его общество остро необходимо, хоть тот и никогда об этом не говорил прямо.

Филипп докрошил остатки багета, встал и разом забросил его на середину водоема, вызывая среди чаек полнейший переполох. Затем стряхнул с пальто крошки, скомкал пакет и пошел до ближайшей урны. Кормить птиц ему надоело.

Он вернулся на своё место.

– Что у тебя за пятно на шляпе, Гийом? – спросил он, усаживаясь поудобнее. – Жюли совсем не смотрит за тобой и твоими вещами.

Гийом рассмеялся:

– Ты не представляешь, это всё маленький егоза Ален. Он стащил у меня шляпу, а когда мне наконец удалось её заполучить обратно в обмен на пятнадцать минут игры в ковбоев и индейцев, чуть не стоивших мне сердечного приступа, на ней уже красовалась большая клякса черничного варенья.

Филипп вяло улыбнулся:

– Ну можно было бы отнести в химчистку. А еще лучше купить новую. Ей ведь уже лет пятнадцать?

– Восемнадцать, – поправил его Гийом.

– Ещё хуже.

– Ну я не вижу в этом особого смысла. Тем более, когда у тебя трое внуков, деньгам всегда найдётся более полезное применение. – Он немного замялся и продолжил: – Но почистить, наверно, отнесу… Когда будет сподручно.

Они оба замолчали. Гийом отчётливо чувствовал, что Филиппа что-то очень гложет, что он хочет о чём-то поговорить, о чём-то серьёзном, но не решается. Подталкивать своего друга к началу разговора он не хотел: слишком был велик риск его спугнуть.

Гийом вспомнил про свой сэндвич в руках и смачно откусил кусок. С утра во рту у него не было и маковой росинки, так что этот заурядный кусок хлеба с вложенной в него консервированной рыбой, зеленью и соусом казался ему в тот момент пищей богов.

В полотне местами прохудившихся серых облаков то и дело появлялись кусочки голубого неба, в некоторые робко заглядывало солнце. Прохладная погода не смущала первоцветы, настойчиво предвещавшие очень скорое наступление апреля. Март «зашнуровывал бутоны роз в зелёных бархатных корсетах» 1 1 Строчка из стихотворения Теофиля Готье (Théophile Gautier) «Tandis qu'à leurs œuvres perverses…» . Сырая от частых дождей земля наполняла воздух ароматами новой зарождающейся жизни. Это был запах счастья, радости, чего-то нового и пренепременно прекрасного. Так, по крайней мере, всегда казалось Гийому. Он доел свой сэндвич, скомкал салфетку, но к урне не пошёл. Ему не хотелось вставать, тем более что в тот момент как раз снова выглянуло солнце.

– «Есть лишь одна по-настоящему серьёзная философская проблема – проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы её прожить, – значит ответить на фундаментальный вопрос философии», – прервал затянувшуюся паузу приглушённый голос Филиппа.