Шамиль Идиатуллин - Бывшая Ленина

– Как-то ты неуважительно о стиле руководства.

– Вот поэтому ты нужен не сейчас, а завтра. Не городу, а стране.

– Миру и Галактике, – сказал Иван. – А на переднем крае будет твой красавец Даня, в которого мы должны верить.

Лена показала руками, что да, куда деваться, и продолжением того же движения положила перед Иваном листок с парой строк. Иван поднял брови.

– Машина того мальчика, – сказала Лена, – который, помнишь, с Сашей моей… Умер который. Он без родни, машина автоматом переходит в выморочное имущество, в пользу города. Ключи у Митрофанова. Если он продает ее с торгов и направляет деньги в город, то ему можно и еще в чем-то верить. Если сам ездит – ну, у тебя материал на него.

Иван нехотя поинтересовался:

– А если на ней Саша?..

Лена ссутулилась, некоторое время смотрела на бумажку, улыбнулась и решительно сказала:

– Не будет такого.

– Вот и хорошо, – легко согласился Иван, помедлил, но все-таки продолжил: – Там же бимер «экс-шесть» или «экс-семь», да? Почти нулевый, весь фарш, ляма три-четыре не глядя – как раз сколько нам на неотложные надо было.

Лена, моргнув, сказала:

– Вань, если надо, я могу хоть сейчас ключи у Митрофанова забрать и тебе…

– Упаси бог, – сказал Иван, кажется, искренне перепугавшись.

– Точно? Ну… Молодец, Вань. Не зря я так в тебя верю.

– Как в спасителя Галактики?

– Как в человека.

– Рискуешь, – сказал Иван, покосившись на бумажку с номером.

Лена встала и подхватила куртку. Иван продолжил:

– Я тебе этого – ну, не никогда, наверное, но долго не прощу.

Лена серьезно посмотрела на него и сказала:

– Я думаю, простишь раньше, чем думаешь. А чтобы не мучился…

Она подошла к Ивану, поцеловала в губы и отстранилась. Иван замер с закрытыми глазами. Губы у него были мягкими и теплыми, а борода – мягкой и прохладной. И пах Иван, наверное, очень приятно.

Иван, не открывая глаз, потянулся к Лене. Лена чуть отстранилась, погладила его по щеке, прерывисто вздохнула и быстро отошла к двери.

Иван, уперевшись ладонями в сиденье, смотрел на нее исподлобья, но догнать не пробовал.

– Ну вот что ты делаешь, а? – спросил он тихо.

– Прости, – сказала Лена. – Давно хотела, не сдержалась. Пойду я, поздно уже.

Иван смотрел на нее.

– Правда поздно, – сказала Лена, для убедительности посмотрела на экран телефона и, кажется, изменилась в лице. Она почти опаздывала.

– Завтра будешь? – спросил Иван.

– Завтра точно нет, а дальше – надеюсь. Ты только не забывай. Ладно?

– Что не забывать?

– Как мы договорились. И вообще. Ладно?

– Забудешь тут, – проворчал Иван так, что Лене нестерпимо захотелось поцеловать его еще раз, и не раз, и не.

Она хихикнула и вышла, аккуратно притворив за собой дверь.

Слишком поздно уже было.

В комнате на бывшей Ленина лежал ковер. Он был всю жизнь. На нем Лена и Саша учились ходить, Лена прочитала кучу книжек, придумала и додумала почти всех героев своей юности, определилась с главными девичьими мечтами и вырыдала значительную часть девичьих бед, а еще раньше освоила тонкое искусство бега по лабиринту. У ковра был геометрический узор, многоугольники разных размеров и цветов смыкались и пересекали друг друга, образуя видимые заинтересованному взгляду маршруты, квесты и лабиринты. Правила можно было сочинять на ходу и заранее, чем больше, тем интереснее. В основном, конечно, условия сводились к быстрому или не очень быстрому хождению и ползанию по линиям определенного цвета, наступила мимо – сорвалась в пропасть или потеряла руку-ногу-голову. Не самая захватывающая перспектива и не самый правдоподобный сценарий, но в багровые ромбы по центру Лена предпочитала не наступать даже взрослой.

Названия играм Лена почему-то не придумывала, как-то не видела необходимости. Правильно делала, оказывается. Чего напрягаться, если за тебя все придумано – и правила, и названия. Решетчатый лабиринт – как влитое подходит, хотя решетки не снаружи, а внутри, оказывается. Остальное повычурней, зато и пугает сильней: эстезионейробластома решетчатого лабиринта. Аносмия. Экзофтальм. Метастазирование.

Страшнее, чем в детстве.

Не страшнее, конечно. Страшнее, чем в детстве, не бывает. Тоскливее – это да. И безнадежней. Загнали нас в лабиринт, и бегаем, как крысы, от бывшей Ленина до опухоли и обратно, и куда ни ткнись – решетка.