Григорий Канович: Облако под названием Литва (сборник)

И учитель реб Сендер, и лавочник Вайнштейн, и даже местечковый раввин. Все, все… И он, Айзик, когда повзрослеет, станет одним из ловчих.

Местечковые мальчишки посмеивались над Айзиком, считали его зазнайкой, богомолом, не расстающимся с Торой, обидно дразнили и за нежелание с ними водиться грозили когда-нибудь проучить.

И, улучив удобный случай, проучили.

Отличился рыжий Менаше, зачинщик всех школьных драк и стычек. Он ни с того ни с сего предложил хилому, ничего не подозревавшему Айзику померяться с ним на берегу силами и, когда тот благоразумно отказался, неожиданно схватил его своими ручищами-кувалдами, поднял в воздух и под восторженные клики своих закадычных дружков – конопатого Хаима и вислоухого Переца – швырнул на землю.

– Стяните с труса штаны, – скомандовал он своим подручным. – Наконец-то мы узнаем, что у него под пупом – стебелечек и кулечки с семенами или канавка.

– Го-го-го! – дружно грянули Хаим и Перец и принялись за дело. Они навалились на Айзика, сняли с него портки и, кривляясь и пританцовывая вокруг лежащего, закинули их на соседнюю иву.

– Ну? – осведомился невозмутимый Менаше, тряхнув рыжими патлами.

– Девица, – захохотал вислоухий Перец. – Честное слово, девица. Ни стебелечка, ни кулечков… Канавка.

– Канавка! Так я и думал! – Рыжий Менаше направился к ошарашенному Айзику. – Канавка! Го-го-го!

– Го-го-го! – вторил вожаку конопатый Хаим. – Какой ты, к черту, Айзик, ты – Ривка! Ривеле!

– Ривка, Ривка, Ривка, где твои косички? – подхватил Перец.

– А грудки где? – изгалялся Хаим. – Грудки дома забыл?

– Го-го-го! – гремело над берегом.

Айзик не сопротивлялся, не звал на помощь, не проклинал обидчиков – лежал на траве, уставившись печальным взглядом в высокое летнее небо и что-то тихо и невнятно шептал.

– Он и лежа молится, – распалял своих дружков вислоухий Перец. – С кем это ты, золотко, разговариваешь? Может, просишь Господа, чтобы Он тебе богатого жениха нашел?

– Жениха, жениха! – заржал рыжий Менаше. – Угадал?

– Угадал, – поднял на него глаза поверженный Айзик.

– Небось, ябедничаешь на нас, – деланно возмущался конопатый Хаим.

– Ябедничай, ябедничай. Мы никого не боимся. Ни Господа, ни тебя, безъяикого, – поддержал его вислоухий Перец.

– Кто сегодня не боится, убоится завтра, – сказал Айзик. – А теперь верните мне штаны. Подурачились, и хватит.

– Может, тебе еще ширинку застегнуть? – прогудел рыжий Менаше.

– Отдайте по-хорошему, и Бог вас простит. Дураков Он не карает.

То ли на драчунов подействовала невозмутимость Айзика, то ли заскреблась жалость и смутила его непонятная тирада, но Менаше вдруг великодушно приказал своему денщику – конопатому Хаиму забраться на иву и достать оттуда штаны.

– Возьми свои засраные панталоны, мешугенер, – процедил рыжий.

С тех пор Менаше и его оруженосцы оставили своего однокашника в покое. Лучше не связываться, а то и впрямь в отместку накличет на них беду. За глаза же с упрямым презрением называли его не иначе, как Айзик дер мешугенер , и с их легкой руки это звучное прозвище прижилось во всем местечке.

Когда об этом узнала Голда, она залилась слезами – имя и веру можно сменить, а прозвище – никогда.

– За что? – спросила она Айзика. – Они же твоего мизинца не стоят… За что?

– Да ты, мам, не расстраивайся. Нет на свете еврея без прозвища. Я не обижаюсь. Если кому-то это доставляет радость, пусть называют. Ведь ее так мало.

– Чего мало?

– Радости.

– Мешугенер! – вырвалось у Голды. – Чем беспокоиться о чужой радости, ты бы лучше научился давать сдачи.

– Вот и ты, мама… – не глядя ей в глаза, прошептал Айзик.

– Прости, прости, – запричитала она. – Я не хотела тебя обидеть. Но заруби себе на носу: Бог только тому защита, у кого, кроме доброго сердца и веры, еще и крепкие кулаки.

Сожалея о промахе, Голда принялась успокаивать и уверять Айзика, что он самый умный в местечке, что когда-нибудь этот рыжий недоросль Менаше, этот сморчок Хаим и недотепа Перец почтут за честь поздороваться с ним, обрадуются, если он издали в ответ на их шепелявое приветствие кивнет головой. Сын смотрел на нее жалостливо и рассеянно, иногда невпопад перебивал и принимался уверять, что лучшая защита от зла вовсе не Бог на небе и не крепкие кулаки, а, как это ни страшно, безумие, и что это даже очень хорошо, когда тебя считают сумасшедшим. Среди сумасшедших нет ловчих, сумасшедших никакими силами не заставишь жить так, как живут все остальные. Они могут плавать, как рыбы, и летать, как птицы.