Александр Вяземка: «Конрад Томилин и титаны Земли» «Плато»

– А-а… А я нет – не слышал.

– Хотел я быть астролябом… да не сложилось.

Конрад тайком от Антариха справился в своей бортовой энциклопедии. Такой науки как астролябия в ней не значилось.

– Да-а… – Конрад озадаченно поджал губы: ему было неловко за скупость содержания столь почитаемой им до сего дня энциклопедии; настаивать же на дальнейших подробностях он посчитал неудобным.

– Так-то, милок, – задумчиво добавил Антарих, вернувшийся на несколько мгновений в свою юность. – У каждого человека должна быть цель. Но при этом сам человек должен быть достоин цели… Вот если б все вернуть назад… Но знаешь… нет, мудрость возраста не в том, чтобы говорить: «Да если бы я знал, как знаю сейчас, я бы…» Это все теория, а вернись все в действительности назад, как знать, не подчинишься ли опять обманчивым порывам? Нет, мудрость возраста в другом. В чем? Этого-то я, к сожалению, и не знаю. Вот приходит на днях ко мне Эника, племянница моя внучатая. «Вы, старики, дураки, – говорит. – Времена другие, а вы все прошлым живете». «А ты умная? – говорю ей. – Если бы ты родилась на сорок лет раньше, то разделяла бы наши взгляды. И что бы ты говорила тогда? „Вы, молодежь, дураки“? То, что ты из другого поколения, не значит, что ты умна или права».

– А кто прав?

– Все!.. И никто…

– Да… Этак проблему не решить никогда.

– Никогда, – согласился староста. – Так ее и нет. Она у нас в головах. Мы – проблема. Люди. Что, верится с трудом? Ну, вот тогда тебе пример: самым развитым по сравнению с другими животными органом у человека является – что? – мозг, а фетиши человека по-прежнему – сила и размер. И это, заметь, фетиши мозга! А свобода?

– Что свобода? – переспросил Конрад.

– Самая главная для человека свобода, свобода от себя, дается лишь с возрастом. Нет… жизнь должна быть конечной, и в ней должны быть юность, зрелость и свобода. Только тогда она будет полной. Только тогда ты почувствуешь, что это жизнь и есть.

К столику незаметно приблизилась официантка:

– Ну, как вам наше пиво? – игриво поинтересовалась она у Конрада.

– Очень хорошее. В смысле – очень хорошо разбавлено. Пива почти не чувствуется.

– Спасибо, что по достоинству оценили нашу работу.

– Иди, иди… – Антарих рукой отогнал официантку и, с улыбкой глядя ей вслед, не без гордости добавил: – Тоже моя внучатая племянница. Лучше всех в селе пиво разбавляет…

Надувшись в пивной холодной воды, повеселевшие, но не захмелевшие Конрад и Антарих вновь вышли на улицу, чтобы продолжить свой поход по улицам Нью-Босяков. Внезапно лицо Конрада скривилось: кто-то словно принялся царапать гвоздем по стеклу, которым была его голова.

– Антарих… ух-х… Антарих, у вас тут зубной врач есть?

– Зубного нет. Зубной в городе. Есть фельдшер.

– Давайте фельдшера: сил уже нет терпеть!..

Местного фельдшера – самоучку, увлекшегося еще в детстве препарированием рыбок и лягушек, – они застали выкапывающим червей в своей навозной куче.

– На рыбалочку собираемся? – осведомился Антарих.

– На нее, – подтвердил фельдшер, подслеповато щурясь на гостей.

– Больного вот тебе привел. Надо сделать зуб, но чтоб в лучшем виде!

– Сделаем, – не стал перечить фельдшер.

Он усадил Конрада на стоявший поблизости чурбан и несколько секунд рассматривал больной зуб сквозь линзу карманной лупы. Затем, поплевав на пальцы и обтерев их об рубаху, фельдшер начал расшатывать зуб и одновременно наблюдать за реакцией пациента.

– Так, зубик будем удалять, – огласил он вердикт.

– Как удалять?! – просипел Конрад, у которого от волнения перехватило горло.

– Да ладно, что так шумишь? Паршивый зуб-то.

Антарих, со своей стороны, только пожал плечами и изобразил мимикой обреченность перед лицом столь безапелляционного врачебного заключения: мол, надо, так надо.

Он и фельдшер, а также случайно проходивший мимо Гномлих отвели Конрада в медизбу, где безотлагательно принялись готовить пациента к операции. Фельдшер достал бутыль первача и четыре стакана.

– Тоста не будет, – объявил он, придвигая стаканы гостям. – Это лишнее.

– Я не могу. Я… я трезвенник, – пояснил Конрад, затравленно пряча взгляд, и, подумав, добавил: – И язвенник.

– И, наверное, ко всему прочему еще печеночник и почечник?

На это ему возразить было нечего. Конрад взял стакан нетвердыми пальцами, как принимают к рукопожатию ладонь вызывающего неприязнь человека, и снова заколебался:

– А почему стаканы надкусаны?