Александр Вяземка: «Конрад Томилин и титаны Земли» «Плато»

– Нам нужны добрые сыновья Земли. А самые добрые среди нас – дети.

– Я бы не стал делать столь далеко идущие выводы о детской доброте. Да, ребенок пожалеет и притащит домой слабого, беспомощного щенка, но тот же ребенок запросто будет мучить и доводить до слез слабого, беспомощного одноклассника.

– Черт кудлатый! Переспорил же меня! – восторженно воскликнул Конрад.

– Да, кудлы у него – ого-го! – Альхина любовно затеребила Штирлиховы кудри, устилавшие его голову россыпью упругих пучков выгоревшей до бесцветности травы.

– И вообще, что есть добрый человек? – под нежной рукой супруги Штирлих замурчал. – Можно ли, к примеру, утверждать, что тот-то и тот-то – добрый человек только потому, что он не делал зла лично тебе?

– Интересный вопрос… – задумался Конрад.

– И я надеюсь на интересный ответ…

Но Конрад был настроен на то, чтобы оставить оппонента с носом, пусть и ценой собственного поражения.

– Вот сам себе интересный ответ и рисуй, – заявил он, награждая себя самодовольной ухмылкой.

Конрад покончил с бутербродом и ухватился за ручку стоявшей перед ним кружки с молоком. Кружка осталась стоять на поверхности стола, словно приклеенная. Конрад дернул ее. Кружка вновь не повиновалась. Навалившись на строптивицу всем своим весом, Конрад резким крутящим движением вывернул ручку. Та с хрустом отломилась. Из опрокинутой кружки на стол, словно истосковавшиеся по свободе узники – из тюрьмы, хлынуло молоко.

– Да что ж у вас все на сладком чае-то приклеено? – воскликнул Конрад в сердцах, падая обратно на табурет.

– Землетрясения, друг… – поведал Штирлих. – Иной раз так тряхнет, что удивляешься, как зубы и кости не побило, не то что посуду. Вот сладкие лужи и приходится везде разливать.

Конрад, оказавшийся перед лужей разлитого молока, погрустнел. А когда он грустнел, с него спадало умственное оцепенение, налагаемое привычностью и нерушимостью искусственного уклада и искусственных же традиций, впитанных им за сотни лет механически прожитой жизни.

– Вот зачем я на свете живу? – меланхолически обратился он в пустоту. – Живу, живу… Живу… Проживаю жизнь-то… А кому от меня тепло? – тут его взгляд невольно потянулся к обнимавшимся хозяевам дома. – Кому я свет? Кому я солнце?

– Вообще, это даже хорошо, что тебя такие мысли преследуют, – откликнулся Штирлих. – А то слишком многих вполне удовлетворяет просто животное существование: поел, попил, поспал, побегал по лесу или городу, пометил деревья или погадил в души соседям и случайным встречным. Всё!.. А если такое животное с разумом человека начинает задумываться, зачем живет, и мучиться вопросом, есть ли от него польза, вот тут-то оно в настоящего человека и превращается. Один китайский мудрец, Нен Лу…

– Ты тут не по делу уже своей ерундицией размахиваешь! – вскинула голову Альхина. – По хозяйству бы что наладил. Так ведь не наладит, – с отчаянием пожаловалась она Конраду, – не в силáх!

– Ну прям уж не в силáх… – смущенно покосился в сторону Штирлих.

– Лежебок! – не унималась Альхина.

– Уймись, жена!

– Угораздило ж меня, дурочку, за него выскочить. Он же из городских. Выписала его на свою голову.

– Выписала? – удивился Конрад.

– Ну да, по каталогу. Молодая была, глупая. По каталогам жизнь строила. А оказалось, в хозяйстве от него толку не больше, чем от вилки.

– Да, я не умею косить траву, – отбивался, как мог, Штирлих. – Зато у меня самые чистые пятки в деревне. И руки, кстати, тоже.

«Теперь, Штирлих, в этом деле у тебя появился достойный соперник», – подумалось Конраду.

– И вообще, – подвел итог Штирлих, – я согласился на переезд сюда только ради своей научной работы. Только потому, что здесь мне изучается легче.

Конрад посмотрел на Штирлиха с новой долей уважения:

– А что изучаешь?

– Тишину.

– Интеллигент трухлявый, – вырвалось у Альхины. – Ни воды принéсть, ни дров привéзть. Стул вона сломанный стоит, а починить некому! Как мужика в доме нет…

– Зато полно тех, кто любит мебель ломать, – парировал Штирлих. – Твой брат стул сломал. Чего ж и не починит, раз на все руки мастер?

Конрада не покидало ощущение, что все эти претензии высказываются отнюдь не в сердцах, что Штирлих и его супруга друг в друге души не чают и все это – лишь своеобразная любовная игра.

– Давайте я попробую стул починить. Только объясните, как? – неожиданно для самого себя сказал он. – Я ведь тоже ничего не делаю.

– Вы – другое дело, – запротестовала Альхина. – Вы – гость.