Владимир Мамута: Вовка. повесть

Она была грандиозна. Она заполняла собой всё пространство. В её влажных выпуклых глазах с лиловым отливом отражался и сам Вовка на фоне светлого прямоугольника дверного проема, и кое – как освещенные пробивающимися через щели лучиками солнца, украшенные полустёртой побелкой стены из неровных деревянных столбов, соединённых чем – то похожим на плетень во дворе, и кривые жерди, на которых держалась крыша. А может быть, и весь мир.

Сарай был разделён на две неравные половины загородкой из жердей с широкой, подпёртой палкой калиткой. Пол за загородкой был выстлан истоптанным грязным сеном, и куча такого же сена занимала собой почти всё свободное от коровы место. Запах был острым, пряным и непривычным. Корова мерно жевала что-то, и слышались странные звуки – тихий хруст с влажным причмокиванием, глухое похрапывание… В такт мощному дыханию мерно вздымались бока, покрытые шерстью цвета топлёного молока. Несмотря на свою грандиозность, на огромные кривые рога и пасть, она источала миролюбие и доброту. Вовка протянул вверх руку, пытаясь дотянуться до влажного носа с мягкими губами, и огромная голова послушно склонилась, давая себя потрогать. Оправившись от потрясения, Вовка, оглядываясь, вышел наружу и осмотрелся.

Во втором, маленьком сарае, крытом несколькими листами позеленевшего шифера, слышалась какая – то возня. Внутри было совсем темно, плохо пахло и виднелась перегородка из грязных досок. Сквозь щели перегородки Вовка заметил быстрое движение какой – то серой массы, потом прямо на него уставился совсем человеческий тёмный глаз с редкими белыми ресницами и послышалось невнятное жуткое бормотание.

Вбежав в горницу и не закрыв за собой дверь, Вовка, тяжело дыша, прижался к вскочившей с лавки матери. Тётя Люба тоже вскочила, что-то запричитав, только отец и Женька с интересом повернулись, разглядывая сцену.

– Что, да что это с тобой? Ты где был? – испуганно спросила мать.

– Там… Там в домике… стлашный… смотлит… говолит что-то непонятно… – Вовка ещё не умел выговаривать букву «р».

Опытный Женька сориентировался первым и невежливо, и даже ехидно хихикнул. Женька был схож характером с тётей Любой, не упускавшей, бывало, случая над кем ни – будь подтрунить.

– Я знаю! Это он поросёнка испугался! Зорьки бы никто не испугался, а поросёнок в сарае бегает, как сумасшедший, и хрюкает!.. Поросёнка, поросёнка испугался! – начал дразниться Женька, но осёкся под строгим взглядом отца.

– Ну, не бойся, не бойся, – успокаивала мать, сама успокоившись и целуя сына в макушку, – поросёнок добрый, он тебя не хотел напугать…

– Нет, не доблый, нет хотел! А чего он смотлит? Какой это полосёнок?

– Саш, ты сходи, покажи ему этого поросёнка, а то приснится ещё ночью … – посоветовал отец.

– Ну, пойдём, посмотрим.

Мать взяла сына за руку и, в сопровождении Женьки, побежавшего вперёд, чтобы всем было понятно, кто знает дорогу, повела к хлеву.

– Показывай, в каком домике?

Вовка осторожно протянул руку в нужную сторону.

Остановившись в шаге от двери, чтобы не испачкать новое, собственноручно сшитое по выкройке из рижского журнала, красное платье с широкой расклешённой юбкой чуть ниже колен, она взяла Вовку на руки и постаралась поднять его повыше. Это было не очень просто, потому что, как и сёстры, Шура была невысокого роста.

– Вот, видишь, он там, за загородкой живёт. За ним там бабушка присматривает, кормит его каждый день…

На руках у матери вовкин страх совсем прошёл, и он с интересом рассматривал поросёнка. Поросёнок был ещё маленький, шустрый и любопытный, видимо, недавно взятый на откорм. Задрав голову, он смотрел на Вовку и смешно крутил мокрым розовым пятачком.

– Он холоший… И не стлашный совсем… А как его зовут?

– Ой, а я и не знаю…

– Ваською, внуч о к, Ваською… – послышалось за спиной, – Приихалы, слава те Господи!

– Бабушка! – закричал Женька и побежал обниматься.

Шура повернулась, поставила Вовку на землю и, не отпуская его руки, направилась к матери, так, что Вовке пришлось бежать.

Бабушке Матрёне Федоровне шёл семьдесят восьмой год. И, хотя глубокие морщины делали выдубленную солнцем и ветром, побитую чёрной оспой кожу на её лице похожей на кору дерева, а глаза были подёрнуты дымкой долгих, наполненных тяжкими трудами, лет, никто не посмел бы предположить, что эта женщина нуждается в помощи. От неё исходила мощная и добрая энергия, которую Вовка сразу почувствовал и доверчиво позволил обнять себя сильной руке с широкой твёрдой ладонью, огрубевшей от тяжелого крестьянского труда и похожей на узловатую ветвь дуба. Матрёна Фёдоровна выросла из земли, на которой жила, была её частью, и это придавало ей подлинное достоинство, которое ничто не могло поколебать. Она была ростом не выше дочерей, с правильными чертами лица, но коренаста, и, даже в свои годы, необычайно подвижна.