Владимир Мамута: Вовка. повесть

Есть моя жизнь, как и любая, имеющая видимые начало и конец, которые поэты назвали гранями бытия, нанизанными, как куски мяса на шампур, на ось времени. Жизнь.… Всего лишь название, вмещающее в себя кучу других названий, каждое их которых само по себе – грань. Может быть, на шампур нанизана луковица, вмещающая в себя сотни граней? Но луковицу можно проткнуть в любом месте, а лучше вовсе не протыкать. Шампур ведь никак не связан с природой луковицы. По крайней мере, я всё больше это подозреваю. Прошлое и будущее, как пятна света на песке в глубине воды меняются местами, врастая друг в друга тайными связями, ну никак не причинно – следственными, и я уже не знаю, что для меня важнее – будущее ли, прошлое, или те тени, что колышутся за невидимой гранью…. Ведь то, что я не понимаю их природы, вовсе не означает, что они не часть меня самого?

Да и вообще. Человек, родившийся много лет назад под моим именем – это я? Ведь тот человек и мир ощущал по-другому, и думал по-другому, и… связывает меня с ним только формальная нить памяти да официальные записи в государственных архивах. Или ещё что-то?

А моя бабушка, единственной школой которой была её собственная жизнь, иногда повторяла, выпив рюмочку на застолье:

– Гэй, гуляй, козак, не журись! Коли смерть пр и йдэ, тебе вже не будэ!

Да и опрокидывала вдогонку.

К одна тысяча девятьсот шестьдесят первому году Генеральный секретарь ЦК КПСС дорогой товарищ Никита Сергеевич Хрущёв не только успел, от широкой души, или по другой какой напасти, подарить Украине Крым вместе со всем его офигевшим населением, но и пустил под нож двадцать полков одной только фронтовой авиации. Какие у него там были волюнтаристские резоны, один Бог весть. Вот только для Вовкиного отца этот секретарь навсегда стал просто Мыкитой . Именно так, через «Ы». А уж интонацию, с какой имечко произносилось, русскими словами лучше и вовсе не передавать.

И что бы с того шестилетнему Вовке, смешному пацану с большой головой, тонкими ручками и ножками, и настырным характером, которому про того Мыкиту и знать не полагалось? А то, что отец Вовки ровно таким полком, державшим под строгим ядерным прицелом буржуинов с территории братской ГДР, до августа шестидесятого, и командовал. Ну, а коли боевая служба закончилась, пришлось семье сорока двухлетнего подполковника – орденоносца перебираться в Союз, поближе к родне, чтобы теперь, как наказали ему однополчане в прощальном адресе, отличаться на фронтах семилеток.

Погостила семья зимой у отцовской родни в разных городах на советской Украине, а вот обосноваться постановили отец с матушкой в большом южном русском городе, где уже жили их друзья – фронтовые однополчане. А ещё, отсюда не так чтобы далеко казалось и до родного села матушки, располагавшегося на самом краю Российской Советской Федеративной социалистической республики, и до родни отцовской – что лётчику двести или даже шестьсот километров? Так, приятное путешествие.

Места матушкины населяли потомки московских стрельцов и черниговских казаков, строивших крепости на засечной черте ещё по указу Алексея Михайловича, а потом и заселившие эти земли, навек отвоёванные у бродячих племён. Сами себя жители матушкиного села в основном определяли москалями, в соседних сёлах и хуторах жили по большей части хохлы, а земля была общей – русской. И если бы какой-нибудь очкастый Паганель с прыщом на носу и в шляпе попытался им объяснить, что они принадлежат разным нациям, ему пришлось бы ответить на вопрос, заданный хором и с пристрастием:

– Здурив, чы що?… Свихнулся?

Селянам ведь невдомёк, что такое научный метод, когда живое рассекают на куски, чтобы доказать, что эти куски разные.

Вовка, было, приезжал сюда с матушкой раньше, и даже крещён был здесь, точнее, в соседнем селе, потому, что прокатившаяся не слишком давно война смела местную церковь вместе с половиною хат и прочих построек. Только, по несамостоятельному малолетству, прежних своих посещений Вовка вовсе не помнил.

Так что, в этот раз доставили его сюда родители из далёкой Германии, где был он рождён в советском военном госпитале, на всё жаркое лето, как бы впервые. Вместе с ним приехал и старший брат Женька. А другой брат, Валера, ещё старший, жил здесь уже четвёртый год, и даже учился в местной школе, потому, что от мерзкого германского климата болел. Пока отец служил, Валерка, наоборот, на летние каникулы наезжал в Германию, чтобы пострелять на полковом стрельбище из автомата и меньше скучать по братьям и родителям.