Владимир Мамута - Вовка. повесть

– Ничего не сломаю! – огрызнулся Вовка, перестав, однако крутить, но и ручку не отпустив, – а что это? Что?

– Машинка такая, чтобы из молока масло делать.

– А как из молока делать?

– Ну, туда молоко наливают и крутят, и масло от молока отделяется, бабушка потом тебе

покажет.

– Ты покажи!

– У меня ведь молока нет. Это сначала надо коровку подоить, потом молочко процедить, потом только в сепаратор налить.

– А где, где коловка? Как подоить?

– Ну дай отдохнуть, увидишь ещё.

Разговор зашёл в тупик. Вовка нерешительно держался за ручку сепаратора, отец о чём – то разговаривал с Женькой в «зале», и в это время послышался шум открывающихся дверей. В горницу вбежала невысокая черноглазая женщина похожая на цыганку, лет пятидесяти, с проседью в чёрных волосах, в крупных серебряных серьгах – колечках, в длинной цветастой юбке, из-под которой виднелись ноги в вязаных шерстяных носках, обутые в резиновые калоши, в телогрейке – безрукавке поверх ситцевой кофты, с ярким платком, накинутым на плечи. Это была крёстная Вовки, тётя Люба.

– О-ох, ох-ох!.. Ну, прийихалы наконец! А мы-то завтра ждали, на Пасху, думали! А Танькя из району прийихала, прибигла, говорить, ваши прийихалы! – приговаривала нараспев тётя Люба, обнимаясь со всеми по очереди, – Ну, да как вы, как доихалы? Как, крестничек, нравиться у нас у хате? Меня помнишь-то?

Тётя Люба низко наклонилась, приблизив улыбающееся лицо к лицу крестника и положив руку на его голову.

Опешивший от такого напора Вовка, давно отпустивший ручку сепаратора, прижался к матери. Он не любил излишнего внимания к своей особе и вообще не отличался общительностью. Вовку даже в детский сад в полку не смогли определить – он вырвал клок вот таких же чёрных волос у воспитательницы, взявшей его на руки, чтобы мамка смогла ретироваться, а потом, не переставая, орал несколько часов и бродил, закатываясь, у детсадовской ограды, отстояв-таки свою независимость от большого коллектива сверстников. Так и общался до отъезда только с братом да с другом Генкой.

Понемногу разговор вошёл в спокойное русло. Гости сняли верхнюю одёжку, повесив её на длинную самодельную деревянную вешалку, приколоченную у входа. Взрослые и брат, разговаривая, расположились за столом, Вовка же отошёл в сторонку и притронулся ладонями к боку печи, который оказался тёплым. Ладошки немного испачкались мелом, и пришлось быстро отряхнуть их о штаны, на пожарный случай возможного выговора.

– Мать до Молдаванки пошла, Санька на току, чинить позвали, сеять скоро… Так а я Танькю послала, пр и дуть… Клаву в район послали на совещание, она завтра в е рнется, а я с Клавкой у той хате куличи ставлю, так она с Галюнькой осталася, а Валерка на уроках, скоро сам пр и де… – напористо частила тётя Люба.

Вовка ничего не понимал в оглашаемом перечне имён, прозвищ и событий, зацепившись только за имя брата, зато остальные кивали головами и переспрашивали, уточняя что-то. На самом деле, молодую жену Саньки звали Клавдией, как и младшую сестру матери, работавшую зоотехником. Галюнька была маленькой Санькиной дочерью, а Молдаванкой прозывалась престарелая бабушкина подружка, не из местных, может, и вправду молдаванка, прижившаяся на селе после войны.

Побродив по хате, Вовка незамеченным тихонечко прошёл у стеночки под вешалкой, осторожно приоткрыл дверь и выскользнул во двор.

Напротив входа располагался плетень немногим выше Вовки ростом, разделявший участки. В плетень было встроено плетёное же из прутиков сооружение, которое, если бы оно располагалось во дворце, следовало бы назвать альковом, с довольно широкой лежанкой из досок, покрытой набитым соломой матрасом и одеялом. Даже навес алькова был плетёным. На плетне навеса была закреплена старая, выцветшая клеёнка. Вовка присел на лежанку и принялся рассматривать гулявших по двору кур, которые, осмелев вскоре, начали, поквохтывая, ковыряться в прошлогодней траве прямо у его ног. Хотя анорак остался в хате и Вовка остался в тонком полосатом свитерке поверх клетчатой рубашки, было совсем не холодно. Перевалившее через полдень солнце изрядно припекало, и воздух был неподвижен. Обнаглевшая пёстрая курица, которая, по всему видно, была главной, копнула землю, смешно вывернула набок голову и, замерев, уставилась немигающим жёлтым глазом прямо на Вовку. Такое внимание показалось ему излишним, он, сначала, поджал ноги под лежанку, потом спрыгнул на землю и побежал вглубь двора. За хатой располагались два сарая – мазанки, так же, как и хата, выбеленных мелом, с распахнутыми дощатыми дверями. Вовка шагнул через порог из плохо отёсанной, выбеленной дождями деревяшки со стёртым притвором, в полумрак большого сарая с крышей из соломы и замер в ошеломлении.