Евгений Рахимкулов - Мотылёк

Вика вздохнула и опустила глаза.

– Понял. На больную мозоль наступил. А ты не таи горе в себе, излей душу – легче будет. Лучше ей хоть?

– Сейчас уже да.

– Дома? В больнице?

– Дома, даже работать пытается.

– Ты-то сама работаешь?

Вика кивнула.

– А где, если не секрет?

– В казино.

– Серьёзно? Как тебя туда занесло? Народ обжуливаешь?

– Ага, шулер я, Владислав Иванович!

– Не обижайся, я ж так, шутя. Платят-то тебе хоть нормально?

– А, так… – Вика поморщилась и махнула рукой.

– Ну, тысяч десять-то уж дают, наверное.

– Если бы…

– Что? Меньше? Так это эксплуататорство получается! Наживаются на студентах!

Пёрышкин задумчиво почесал подбородок и пару раз прошёлся от окна до двери. Потом остановился перед портретом Ромена Роллана, прищурившись, посмотрел на него и негромко пропел: «Очарованная душа… За душой у души ни гроша…» Обернулся к Вике и продолжил прерванный разговор.

– Живёшь с мамой сейчас?

– По-разному. Когда у неё, когда у себя. В декабре дедушка умер. Теперь я в его квартире.

– Так вы бы сдавали лучше. Деньги-то не лишние.

– А мы и собираемся сдавать, просто пока ещё жильцы не подыскались, а мне оттуда и на учёбу, и на работу ездить ближе. Да и самостоятельности уже охота.

– Ясненько… Надо будет тёте Дусе сказать, пусть пыль с портретов вытрет, а то что-то наши мастера пера совсем невзрачно выглядят.

Дверь слегка приоткрылась – кто-то заглядывал в щёлку.

– Кто там хулиганит? – грозно крикнул Владислав Иванович.

На кафедру ввалился Булатус – без шапки, весь мокрый. Скинул рюкзачок на стол.

Пёрышкин погрозил ему кулаком.

– Ты чего, злыдень, шпионишь за нами? Не заходишь, как неродной, а?

– Я смотрю, нет ли Сании Фаритовны. Мы с Андрюхой сегодня занятие у неё пропустили – на соревнованиях по шахматам были. Так ведь ей не втолкуешь. Увидит – разорётся, как попугай. О, Вика! Привет, дай пять!

– А десять не хочешь? Обнял бы лучше – сколько не виделись.

– Да пожалуйста!

Владислав Иванович скорчил обиженную физиономию.

– Ну, да! С молодым сама обниматься лезет, а со мной, со стариком, не больно-то: «Отпустите! Раздавите!» – передразнил он недавние слова Вики.

Пёрышкин ткнул Булатуса под ребра.

– И чего в нем обнимать? Кости одни!

Булатусу и в самом деле далеко было до ожирения – тощий, узкоплечий, с длинными руками и вытянутым лицом. Зато высокий, под два метра. В театре такие часто нужны бывают. А когда Булатусу требовалось ещё и объем придать, ему под одежду тряпки запихивали, «накачивали» маленько. Владислав Иванович, любивший поиграть со словами, ещё в прошлом году прикрепил к его имени латинское окончание. Так Булат превратился в Булатуса. Вот и сейчас Пёрышкин сказал.

– Ты, Булатус, причесался бы хоть, а то на голове у тебя метла Бабы Яги.

Булатус небрежно пригладил волосы.

– Ветер сильный и снег мокрый, вот и растрепало.

– Шапку надо было надевать. Выпендриваешься все. Вот грипп подцепишь, тогда посмотрим, как ты дома перед градусником выпендриваться будешь.

– Не каркайте.

Вошёл Айдар.

– Мир вам, Китоврасы театральные!

– Здорово, Пятница! Ты чего обзываешься?

– Вот и видно, Булатус, что ты в мифах ни бельмеса. Китоврас – это тот же Мерлин. Так что, считайте, я к вам, наоборот, с почтением обратился.

– Сказочки все читаешь. Ты бы, рыцарь полуфабрикатный, с таким же почтением перед Викой колено преклонил да ручку ей поцеловал. Она вернулась, а ты даже не поздороваешься.

– Я ж со всеми поздоровался. Привет, Вик, ещё раз. Похоже, наш Булатус сегодня лягушку проглотил – вон как расквакался.

– А в глаз от лягушки не хочешь?

– А здоровья-то у неё хватит?

– Так, мужики! Хорош зубоскалить! – Пёрышкин встал между ними и положил ладонь Айдару на плечо. – Дуйте в магазин. Учить не надо. Торт, печенье, мармелад там какой-нибудь и прочее. Словом, полный набор к чаю. На месте разберётесь. Вот деньги. Не хватит – добавите маленько.

Репетицию по случаю Викиного возвращения отменили. Их обычно вообще отменяли под любым благовидным предлогом или сокращали до минимума и усаживались пить чай. «Нормально, – говорил в таких случаях Пёрышкин. – Нам ведь главное – душевное общение». Зато потом, когда до спектакля оставалась пара недель, работали день и ночь. О чае уже никто и не заикался. Все понимали: потехе время, но и делу свой час тоже нужно выделить. И всякий раз успевали подготовить спектакль к назначенному сроку. Нередко бывало так, что за несколько дней до представления казалось: «Не успеем, провалимся!». И всегда успевали.