Евгений Рахимкулов: Мотылёк

Вика с трудом высвободилась из объятий Пёрышкина. К тому, что он любит обнимать при встрече знакомых, особенно знакомых женского пола, она привыкла ещё в прошлом году. А поначалу дичилась.

– Вы же раздавите меня, Владислав Иванович!

– Ничего-ничего, от этого ещё никто не умирал. А я смотрю – солнышко-то совсем по-весеннему светит. Ну, думаю, скоро к нам птицы с юга полетят. Вот ты и прилетела – первая ласточка. Прилетела-то как, насовсем или в гости на часок?

– Насовсем.

– Вернулась, значит. Это правильно. С театром связаться – хуже алкоголя. Всю жизнь тянуть будет. Какую тропинку не выберешь, все равно к нему вернёшься, – Пёрышкин подмигнул ей. – Пойдём на кафедру. Сейчас чай вскипятим. Скоро ребята подтянутся. Все вместе твоё возвращение и отметим.

Хорошо сидеть в тепле и пить горячий чай с печеньем. Вдвойне приятнее от этого становится, когда знаешь, что на улице сейчас снег и ветер. В конце февраля днём нередко бывает солнечная погода, с крыш капает, почти как в апреле, но вечером все равно неуютно – темно, холодно.

Владислав Иванович достал из старенького сейфа бутылку коньяка.

– Это мне для сугрева, – сказал он, наливая коньяк в чай. – Тебе плеснуть малость?

Вика замотала головой.

– Нет, не надо мне вашей дряни.

– Какая же это дрянь! Обижаешь. Благородный напиток! Ну, было бы предложено. Ты тогда ешь побольше. Вот тут ещё мёд есть и шоколад.

– А зачем вы коньяк в сейф прячете?

– Так от вашего брата! От студентов! Они здесь только так шастают. Я однажды на столе оставил и в туалет вышел. Возвращаюсь – пусто. Всё до капли высосали, сволочи!

Пёрышкин заботливо протёр бутылку тряпкой и убрал обратно в сейф.

Вика откинулась на спинку стула и глубоко вздохнула. «Ну, вот и вернулась!» Отчего-то ей приятно было слушать эту старую и хорошо знакомую песенку Сверчка. Будто после долгого отсутствия вернулась в родной дом и услышала, как на кухне за печкой стрекочет настоящий сверчок. В прошлом году Пёрышкин часто жаловался ей на студентов, которые таскают у него коньяк. Но Вика знала, что это неправда, и что бутылку Пёрышкин на самом деле прячет от заведующей кафедрой Сании Фаритовны, которая знает, что Владислав Иванович поддаёт на работе, но делает вид, будто не замечает этого. Ключи от сейфа есть и у неё, и нередко, когда никто не видит, она сама пользуется бутылкой Пёрышкина, а тот в свою очередь об этом знает, но тоже делает вид, что ничего не замечает. Эту игру немолодых уже людей в вижу – не вижу Вика считала глупой и смешной забавой.

Пёрышкин подошёл к столу и щёлкнул пальцем по корявому дистрофичному кактусу.

– Любимый цветочек Сании Фаритовны. Вот это её ухо… Щёлк! Вот это лоб… Щёлк! А вот это нос… Щёлк, щёлк, щёлк!

Вика улыбнулась. Кактус тоже был в какой-то степени старым знакомым. Сания Фаритовна возилась с этим заморышем, точно с ребёнком. И студенты, и преподаватели посмеивались над её причудой. Однажды тётя Дуся вытирала стол и случайно задела кактус. Сания Фаритовна на неё кошкой набросилась. Крик поднялся, как в обезьяньей клетке. Уборщица потом громко высказывала своё возмущение в коридоре: «Что за идиотка! Молится на какую-то вонючую колючку, словно на икону. Она бы ещё охранника рядом поставила».

Пёрышкин любил издеваться над кактусом – тыкал ручкой, выдёргивал иголки и поливал коньяком, приговаривая: «Пей, маленький, это тебя утешит. Может, и подрастёшь, распрямишься немного, а то смотреть тошно – сморчок какой-то». Но кактус не рос. Наверное, коньяк был некачественный.

Да, всё здесь осталось по-прежнему: и Пёрышкин, и коньяк в сейфе, и кактус, и старенький компьютер возле окна, и строго смотрящие со стены портреты французских классиков… Вика поёрзала на стуле… Ну да, и та самая противная пружинка, которая впивается в мягкое место, едва повернёшься – стул так и не отремонтировали. Да и вообще, пора бы сюда новую мебель закупить. А впрочем, что должно было измениться? Прошло-то не так уж и много времени – меньше года.

Пёрышкин, засунув руки в карманы, расхаживал по комнате. Время от времени он брал со стола чашку, делал несколько глотков, и вновь продолжал своё движение от стола к двери, от двери к шкафу, от шкафа к окну. Иногда он что-то еле слышно бормотал и почёсывал затылок.

Вика с улыбкой наблюдала за ним.

– Вы бы сели, Владислав Иванович.

Пёрышкин вскинул голову.

– А? Что? – рассеянно переспросил он. – Не обращай внимания. Ты же знаешь, у меня привычка совмещать работу мозгов и ног. Не могу сидеть на месте, когда о чём-то думаю. Эх, какой же я все-таки неисправимый эгоист! – он хлопнул себя по лбу. – Опять увлёкся своими дурацкими мыслями, а о том, как у тебя дела, даже не поинтересовался. Ну, рассказывай! Как мама?