Мурат Тюлеев: Книга песочницы. Рассказы и повести

Но Каштанка не переставала сниться Феде даже по ночам. Являясь к нему в образе темного луча в рентгеновом царстве, она демонстрировала ошелупленному стратегу свои мудрые от розовости фляжки и, тихо покачивая вёдрами с самогонкой, призывала приятно к ней прикоснуться.

– Ради какой такой выгоды? – вопрошал её сонный Федя.

– Грибочков ради, – ласково отвечала Каштанэда. – А ещё, потому что ты голубчик.

И по степному раздолью Притоболья неслись их чмонкие офигительные поцелуи, звуком подобные ухлопыванию одной кастрюльки с пшенкой о дополнительную, с рисом.

«Пора распращиваться», – поникала головой милая собачка в конце увлекательного флирта. «Пора бы», – уверенно отвечал Федя.

И они расходились в радикально противосупостатные стороны.

В то утро, когда день ещё начинался с утра, а заканчивался мордобоем в парадном, Федя, который всем уже порядком надоел своей ненормальностью, встал с любой ноги и раздавил пластилиновый будильник. Последний издал прощальную вонючую трель и прилип к оранжевой Фединой пятке.

Из скворешни, разросшейся во всё окно, торчал незнакомый фламинго и давил прыщ. Прыщ, собственно говоря, был нарисован от руки фломастером, но, несмотря на это, всё ж болел и был визуально невыносим. В общем, сволочь.

В то утро Федя встал не один, так как спал не один, но с кем, на работе обсуждать не любил. Когда товарищи по крематорию заподозрили Пухова в подмене сексуальной ориентации, подозреваемый раскололся на две части: левую и правую. Левая созналась во всем, правая всё отрицала. По-научному вообще-то это зовётся раздвоением личности, но хорошо, что было ещё не поздно. Что-то около семи дня. То есть, ежели по-хорошему, то девятнадцать ноль-два утра. Короче, полночь.

Федя спал не один, так как всю ночь рядом с ним кто-то лежал. Этот кто-то, честное слово, был женщиной и имел всё, что нужно иметь женщине в её возрасте. То есть под подбородком у неё торчало так же, как гораздо ниже затылка. Так, по нашим представлениям, примерно и выглядит нормальная, крепкая, целесообразная и жгучая блондинка. Очков у неё не росло, так как она надеялась присесть Феде на хвост и за счёт этого обогащаться и жить припеваючи. До этого она жила, присвистывая. И прихрамывая. Я забыл напомнить, что федина сокроватница по партии была хроменькая, к тому же глуховата (в ушах давным-давно торчала вата) и имела от рождения один как бы глаз, и тот у сестры.

Федя глядел на спящую соседку по полатям и плакал. Она ему нравилась. Ему по нраву был её нрав и по вкусу её вкус. Ибо в её вкусе был он, а в её нраве вся она без преувеличений. Это и была любовь земная и яровая. Разочарование небесное и озимое было впереди. Слева были упрёки в верности, а справа экстаз родни.

Он знал, что Янка (так звали Федину партнёршу по обмену любезным храпом) спит обычно всегда, а просыпается иногда, в случае если обед или другое стихийное счастье, но изменяла ли она ему до нынешней ночи, он не знал. Видите ли, дело в том, что Федя подобрал Янку вчера вечером, когда выносил мусор, и той же ночью отдал ей сердце и ужин. Она отдала ему совесть и ум. Чести у неё было так мало, что она решила оставить её на развод. Ибо она знала, что они разведутся и вывести их будет нечем, а имущество придётся поделить.

Федя не стал дожидаться, пока Яночка проснётся, взял ножницы и остриг девушку наголо. На бритом затылке обнаружился застарелый педикулёз, а из волос получился шиньон XIX века для продажи в Сотби.

Зря говорят, что женщине быть лысой нехорошо и некрасиво. Во-первых, хорошо, потому что не надо причесываться, а во-вторых, красиво, потому что женская головка так замечательно мала, что на ней не заметна грязь. Но важнее всё-таки было то, что не нужно причёсываться. А Янка, ни к чему не будет сказано, чесалась постоянно и при этом не только в области головы, но и в районе лопаток. А так же в труднодоступном для мочалки регионе. А еще в горячей точке.

Янка была красивая, лысая и спящая. Но Федя не знал, что она к тому же ещё и развязно верная. Но он надеялся, что она будет верна ему под завязку. Теперь особенно, когда нечего расчесывать и нечем привлекать к себе кобелей.

Любого хоть раз в жизни одолевает страсть заиметь собаку. Желательно породистую, но, за неимением суммы на таковую, можно довольствоваться и дворнягой. У Феди Пухова не было суммы даже на дворнягу. Поэтому он решил похитить щеночка из свежего сучьего помёта.