Мурат Тюлеев: Книга песочницы. Рассказы и повести

– Ты только послушай! – хохотала она, зажав левой ногой прорывающийся от смеха аппендикс, – что писали, сорванцы! Цитирую: «Я никогда не убивал своих учителей». Ха-ха-ха!

– Я мог бы и получше написать, – скромно заявил Федя.

– Ты? – подняла на него глаза рыжая училка. Взгляд её выражал отвращение и похоть одновременно.

Вместо ответа Федя встал в позу и стал декларировать:

– Тыквенный лес на старом берегу Непрядвы словесно хорош. Он лопнул загадок, словно растопырая бабушкина любка…

– Ха-ха! – взорвался аппендикс рыжей училки, а её остатки с разбегу бросились в стенд «Наш задневики». Гордости школы высыпали ей навстречу с радостными воплями и вцепились в шею, как старые коралловые бусы-душегубки.

За окном расцветал полный анахронизмов и прочих пережитков прошлого день.

Такие люди, как Ф.П., при пожаре никогда не тусуются. Они, будто так и надо, бросают в форточку тяжёлые гардеробы и смеются несчастью в лицо. Они презирают пылающие брёвна и толкают пожарных. Они делают только невозможное и уверенно тянут на медаль. Иногда они воруют в горящих домах еду, потому что погорельцам ещё неделю-другую будет не до пельменей.

Так случилось на очередном пожаре в Шилоглазово. Возгоранию причиной мальчик несмышлёный был. По всей видимости, этот недоносок шалил, но проверить, чем – уже невозможно. Мёртвые не разговаривают. Некая догорающая мышь успела только сказать в своём интервью что-то о пропитанной бензолом пакле, но это не было опубликовано. Но если бы Федя встренулся с пакостником во мраке неизвестности, он бы непременно дыщ ему под дыхалку – и копец. Но пожар неминуемо имел место, и тут уж ничего, как говорят рыбы, не скажешь.

Пописать было некого. Дом горел и трещал, хотя кирпичи обычно при горении свистят или шипят. Но это был не кирпичный дом, а саманно-камышитовый сарай, поэтому из жильцов спасся только телёнок. Мальчик сообразил, что золотые вещи под диваном не растут и сиганул в оранжевое пространство. В полёте сей теленок закоротил все провода, которые были и с тех пор говорящий. А взгляд животного якобы умный и злой.

Федя на очередном ЧП в родной деревне проявил себя героическим мародёром. Он как всегда отличился в швырянии мебели и разбрасывании сырого бабьего белья. Не обращая внимания на ценность истинных шлоглазовских кружев, он искал сундучок с баксами.

Но у сундучка с баксами выросли ножки. Это первая версия. Согласно второй, у сундучка ещё прежде были крылья, но он утаивал последние под жестяной обивкой, как саранча прячет свои пёрышки под надкрыльями, и оттого похожа в состоянии покоя на кучу пьяного агронома.

В огне пожарища Федя стыканулся с участковым Базиным и сделал вид, что не испугался. Очи Базина были зловеще белого цвета, а рот изрыгал пурпурное зарево. Зубов во рту участкового Федя не заметил, но о наличии таковых говорят укусы и множественные раны на единственной холке базинского коня.

Базин тоже сделал вид, что Федя это догорающий в печурке обломок несгораемого шкафа и прошел мимо. Федя сделал ещё один вид, что Базин это зомби в униформе и канул в подполье. Под полом было сыро и душно, но ничего, кроме картошки, не говорило о том, что где-то в мире бушует стихия. И Федя, несколько сосредоточившись на кончике своего носа, уснул сном праведника, только что совершившего ритуальное убийство.

А вверху так и горело! Дымилось, плавилось. Летали обгорелые базины, валялись трупы пожарных, а в углу доедал яичницу начальник железнодорожного узла товарищ Пасечник. Сведя шары в поясницу, сей голодранец вспоминал, что есть неисчерпаемый продукт вдохновения, но не успел вспомнить. Крыша дворца соединилась с полом.

Часа так через четыре обломки, все ещё пахнущие потом пожарных и кровью трёх воров-домушников, по вине которых и произошло чепе, итак, часа так через два-три, то есть довольно скоро, обломки раздвинулись и на свет божий вылез Федя Пухов, одетый с иголочки, но при этом растрепанный как дунькин лиф.

И вылез он, дабы поприветствовать жизнь. Ведь несмотря на то, что деревня Шилоглазово выгорела до единого пенька, жизнь продолжала бить ключом чистейшей солярки.

Нет, с Базиным следовало бы давно разобраться. Он страшно надоел Феде. Размах его погон достигал любых ушей, и все бабы были его, даже самые старые и ни на что не годные. Участкового Базина любила продавщица Чичкова, на его крылышки заглядывалась Муся Курцхаар, а на его мерзкие жирные пакли – родная Федина вошь Аня.