Мурат Тюлеев - Сквозь сумрачные дни. Стихотворения 1994 года

Был день. Того, что он прошёл,
совсем не жаль. Душа мертва.
Я сетью авантюр оплёл
свою судьбу. Была черства
фортуна. И ее фригидность,
увы, не сон, но очевидность.

Был я. Того, что умер я,
тебе не жаль. Ты – далеко.
И отчуждённости змея
укус искусно и легко
нам нанесла. Мы умираем.
Мы с наслажденьем умираем!

Мы были. Ныне это быль.
Цветных портретов красоту
покрыла шёлковая пыль.
И я швыряю в пустоту
Свои стихи, как позывные,
в миры холодные иные.

Прости меня, Господь, я позавидовал!
Впервые в жизни было так со мной.
С гримасой жуткой, до сих пор невиданной,
бродил я отрешённо день-деньской.

Не чья-то слава громкая и дерзкая,
не чьи-то в пухлом золоте тома
и не моя безвестность безнадежная
меня лишили здравого ума.

Она сказала: «Лермонтовы, Пушкины
и этот ваш почтенный Пастернак —
такая заумь! Как вы обнаружили
в них прелесть – не пойму никак!»

Я возражал ей, кукле обесцвеченной,
спросил о предпочтении в стихах,
и рот её, помадой изувеченный,
вещал о поцелуях и цветах.

Когда ж ресурс её недолгой памяти
исчерпан был, она взяла тетрадь
и, разбросав записочки по скатерти,
с завидным рвеньем принялась читать.

Потом ушла. Но образец «поэзии»
оставила. Наверно, мне в пример.
И я, как будто дела нет полезнее,
вчитался, как влюбленный пионер.

Тетрадь была, пардон, полна дебильности,
пародий на любовные стихи.
Безумным гейзером любвеобильности
в меня хлестала жижа чепухи.

Сей аноним и завладел всем разумом
моей малышки. В чем её вина,
когда для многих взрослых нету разницы
во вкусе бормотухи и вина?

И в чём моя вина, коль зависть чёрная
к неведомым писакам доняла,
когда в любимом сердце чушь заборная
над истинным богатством верх взяла?

По круче туч добравшись до зенита,
упало солнце, вдребезги разбившись.
Не будет больше лета! Карта бита,
и я умру, ни страстью не разжившись.

Меня забудут пыльные кварталы,
где я вдыхал таинственность начала,
и больше в ослепительные балы
не брошусь со старинного причала.

Архивы века денут моё имя —
Не всё ль равно куда? Вот так со злобы
пинают время в высохшее вымя
при жизни никудышные микробы.

Но я не стану подтверждать никчемность,
читая манифесты над могилой.
Познал я слов высоких эфемерность,
посмертной славы жажда поостыла.

Ты некрасива! Да, ты некрасива
и даже не мила, не хороша,
но о твоей особости спесиво
повсюду бьёт в набат твоя душа.

Ты хочешь совместить в себе двух сразу:
кокетку и властительницу грёз,
ты исполняешь роли по заказу,
и от твоей игры знобит мороз.

Теперь в тебе одной опроверженье
дурацкое поверие нашло:
мол, кто снаружи просто загляденье —
в душе урод и бука, как назло.

И значит, неприметная наружность —
залог душевных данных. Вот те на!
Твоя гнилая внутренняя сущность
на ведьмином лице отражена.

Сочти за дурака, я видел сам:
по улице бежал универсам.
Витрин глаза, от бега ошалев,
старушек отразили вместо дев.

Среди последних был ажиотаж:
одна вошла милашка тут же в раж,
упала под колёса, в чём была,
и не от ран – от горя умерла.

Поймать универсам не удалось.
О нём и думать ты, читатель, брось.
Такая суматоха началась:
скандал, мятеж, цунами, просто страсть!

Случилось так: богини красоты,
как сговорившись, шли в киоск «Цветы»,
и в тот момент злосчастный магазин
помчался, всех обдав огнём витрин.

И разом город вдруг осиротел.
Над грудой мёртвых и прекрасных тел
рыдали все мужчины, весь район!
Пока пивной закрыт был павильон.

Убить свои волосы гидроперитом,
пирату от секса в постель лечь с охотой,
летать по ночам в тачке с пьяным бандитом —
сочла для себя самой лучшей работой.