Симон Либертин - Prototype466. Роман о современном искусстве, антироман

Ничто так не ранит человека, как осколки собственного счастья. Позже, мой Дедушка символически почти склонился, почти прогнулся через свою человеческую сущность, чтобы поцеловать замшелую руку советских вождей, не зная, что они его уже отвергли. «У меня с правящим режимом эстетические разногласия», любил цитировать он кого-то из русских писателей. Не вижу смысла юлить: советские вожди, на мой взгляд, на поверку оказались ничтожествами, не позволившими спокойно жить столь многим.

Даже сейчас, спустя столетие до меня косвенно долетают разгневанные брызги великого тирана, отдающие папиросами Герцеговина Флор. Однажды, я даже нашел в шкафу принадлежащий деду партийный билет с выцветшей, некогда бывшей ярко-красной корочкой:

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

ВСЕРОССИЙСКИЙ ЛЕНИНСКИЙ КОММУНИСТИЧЕСКИЙ СОЮЗ МОЛОДЕЖИ

КОМСОМОЛЬСКИЙ БИЛЕТ

N 76112977

Фамилия:

Имя:

Отчество:

Год и месяц рождения

Время вступления в ВЛКСМ

личная подпись:

Подпись секретаря комсомола

Глядя на его комсомольский билет, я слышу согласованный скрип тысяч пионерских скрипок, и хор из миллионов детских глоток, поющих большое пионерское спасибо: За детство светлое – Спасибо, Партия, Спасибо, Родина, тебе! и миллиарды детских пушистых головушек.

На любимом фото с дедом близ обочины стоит названная то-ли в честь русской реки, то-ли в честь птицы чайки черная советская BDSM-карета, из динамиков которой раздаются эфиры советского диктора Левиафана, и от взгляда на которую почему-то кажется, что фашизм – естественное состояние человечества.

Взглянув на фото, я вспоминаю тот пещерный рисунок, что видел на спине дедушки – три расплывшихся синих купола томской синагоги, прикинувшейся православной церковью, и двухглавого орла с будто бы добавленным по просьбе резника линейным геометрическим сечением по центру, образующим могендавид. Спасибо тебе за это, великий Сталин! И несмотря на все сказанное, помню, как Дед в разговоре со мной, семилетним мальчиком, признался, что «был неправ».

В этом году, размышляя обо всей этой истории, я придумал инсталляцию «Диктаторы»: Сталин, Гитлер, Мао, и генеральный секретарь Северной Кореи Ким Чен Ын в натуральную величину, каждый в соответствующем кителе военного режима, и не отличимые от своих реальных прототипов, прогнувшись стоят в пошлой позе со спущенными штанами на неторопливо вращающейся карусели. Вдобавок к этому, каждый из них раскачивается вперед и назад, стоя на двух дугах как у детской лошадки-качалки.

Вместе с тем, разбирающемуся в теме зрителю очевидо, что работа «Диктаторы» перекликается с зомби-фашистами братьев Чепмен, в рамках инсталляции, будто бы, наблюдающих выставку «Дегенеративное искусство», а также продолжает идею скульптуры – визуальной шутки «Он (Him)» Мауриццио Кателлана, изображающей детских размеров Гитлера, жалобно молящегося, встав на колени.

В советское время то, что у вас вращалось в голове, то вскоре обязательно появлялось и на спине. Почти как в «Процессе» Кафки, с той лишь разницей, что Франс не описывал миллионы граждан, добровольно пишущих доносы. Пути реализации подспудных желаний всегда витиеваты. Через год двуглавый могендавид сел на рейс в Новый Свет, и этот рейс в вестибюль Рая каким-то чудом, в самый последний момент, забыли отменить.

Несмотря на то, что Дед был преданным коммунистом, он пострадал от сталинских репрессий, хотя его отец и был лидером раскулачивания на большевистском этапе построения Советского Союза, к 45 году Ленин был уже как дорадо с трюфельным соусом, только в плохом смысле, да и с Троцким расправился советский Сами-знаете-кто.

Я родился совсем не «в сундуке в парижском театре» как Ив Мишель Сен-Лоран, хоть сейчас и было бы приятно так размышлять о своем прошлом. Но это было бы хирургическим в него вмешательством. Семейная обстановка была весьма скудна как в культурном, так и в религиозном плане, но в семь я в согласии с пожеланием отца все-же пойду в (иезуитский) колледж Святого Сердца, где буду учиться до шестнадцати. Я провел там шесть лет, шесть раз в год приезжая к родителям. Летние каникулы длились три, если повезет, то три с лишним месяца. Спустя пятилетний срок обучения я, теоретически, уже мог зарабатывать переводами с латыни и греческого, или продолжить заниматься живописью, в которой мне помогли набить руку. В колледже почему-то у меня появилось прозвище «Бордо». После выпуска оно было навсегда забыто.