Александр Никонов: Я иду к тебе, сынок!

Хмурый вьюжный день словно смазал все краски этого красивого кавказского города, и из окна автобуса он походил сейчас на передвижную серую картинку. От нерадостных размышлений и созерцаний Машу вывел толчок в бок. Дуся уже взваливала на плечи свои узлы и говорила:

– Хватит ворон ловить, приехали, а то придётся потом пешком топать.

Старая, обшарпанная коробка стандартного здания, где размещался госпиталь, с фасада была наводнена гражданскими людьми. Они толпились вокруг автобуса, на котором из аэропорта привезли очередную партию раненых. Сопровождение не подпускало их слишком близко, а усатый прапорщик стеснительно приговаривал:

– Ну, пожалста, не напирайте вы так, вы же мешаете выгружать. Женщина, прошу вас, уйдите с прохода, ведь для них дорога каждая секунда. А если это ваш сын или родственник, и он умрёт, не дойдя до операционного стола? Ну, прошу вас, не напирайте.

Но его, кажется, никто не слушал и не обращал внимания на его нелепое «не дойдя» – как мог дойти до чего-то лежащий без сознания, бредящий или кричащий от боли человек. В бескровных лицах людей считывалась лишь одна тревожная мысль: «Господи, лишь бы только не мой, пусть кто угодно, только не мой.»

Вот вытащили ещё двое носилок с тяжелоранеными. Один из них, стриженный, с едва пробивающимся серым пушком на лице, постоянно поднимал голову, бессмысленно поводил пустыми серыми глазами из стороны в сторону и тоненьким голоском звал:

– Ма-а-а-ма. Ма-а-а-ма. Пойдё-ё-ё-ём гуля-я-ять, ма-а-а-ма. Те-е-е-мно. Откро-о-ой мне-е-е гла-а-а-зки. Ма-а-а-ма!

Вторые носилки были накрыты пропитанным кровью одеялом, из-под которого свешивались концы клеёнки, и под которым шевелилось что-то живое и мычащеё. Последними с помощью санитаров из автобуса вывели ходячих раненых с перевязанными руками, ногами и головами. Эти останавливались и смотрели в толпу, стараясь найти в ней знакомые лица. Женщины не скрывали слез, а одна из них не выдержала и сквозь всхлипы закричала:

– Боже, да что же это творится на этой земле! Сынков наших калечат-убивают, и никакой преграды этому нет! Да кто же выдумал войны-то эти проклятые, господи! Да почему же людям не живётся-то в мире!

Пожилой мужчина, седобородый, в дубленке и барашковой папахе, бросил в снег недокуренную сигарету и с акцентом в сердцах сказал:

– Аллаха люди забыли, а всякие генералы считают себя Аллахами на земле. Им бы Коран читать, а они всю жизнь газету «Правда» читали. – Он сплюнул, круто развернулся и, сунув руки в опушенные каракулем карманы, пошел к своёй машине. После его слов все словно встрепенулись, зашмыгали носами, заплакали, загомонили, словно потревоженная стая грачей, закричали:

– Где новые списки! Списки давай!

– Почему нас с утра держат на морозе?

– Я к сыну хочу! Отдайте мне моего сына!

– Развели тут секретную часть, ничего добиться невозможно!

– Бардак, он и в армии бардак, как по всей Расее!

Медсестра, принимающая последнего раненого, в дверях вдруг обернулась и вспылила:

– Да что же вы делаете, женщины! Вы же мешаете нам работать. Вот вы сейчас кричите, плачете, травите себя, а наши мальчишки нуждаются в покое и уходе. Криком вы им все равно не поможете. Ведь нам за операционными столами надо стоять, а у нас после ваших криков руки дрожат. Неужели вы этого не понимаете? – Женщины притихли. – Не мы же эту распроклятую войну выдумали! Если хотите чем-то помочь, лучше бы принесли еды домашней, теплые одеяла, медикаменты, а у кого есть желание и возможность, пусть кровь свою сдадут. Женская, она всегда чище, не то что у мужиков – пропитая да прокуренная, – закончила она под недружный смех. Кто-то несмело спросил:

– А списки-то когда вывесят, дочка?

Медсестра вздохнула:

– Подождите ещё немножко, ну, с полчасика, может быть, с час. Ладно?

Многие разошлись, кто куда: кто-то пошел сдавать кровь, кто-то домой, кто-то по другим делам, кто-то за едой, которой так не хватало раненым, кто-то за теплыми вещами. Оказалось, что большинство людей были жителями Моздока и окрестных станиц Ставрополья и Кубани.

8

Скоро Маша с Дусей остались вдвоём.

– А мы что же делать будем? – спросила Дуся, постукивая валенками. – Нам с тобой и приткнуться-то некуда.

– Я что-то проголодалась, – пожаловалась Маша, – да и замерзла, как собака. У тебя хоть валенки, а я оделась, как на бал-маскарад. Надо поискать, может, тут где-нибудь столовая есть.

– Да поесть-то у меня найдется, – кивнула на узлы Дуся, – только на таком холоде кусок в горло не полезет.