Сергей Рядченко: Укротитель баранов

– Ты опять за своё, – сказала мне в трубку женщина, утратившая со мной на пути радость жизни. – Тебе лишь бы, – сказала она. – Только начал, и вот уже.

Таковы были её первые выводы касательно известия о том, что в цирке мы, ты стой, не падай, встретили самогó Баранова, того сáмого, а не какого-то другого.

– Не смей тягать Сашу по дружбанам.

– Лида, – сказал я. – Лид, послушай.

– Я что, не слышу? Домой давайте. И не городи мне околесицу! Мореход новоделанный.

И гудки.

Возле цирка в свете фонарей и гирлянд падал наискось мокрый снег, сверкая радужным крошевом. Здесь Баранова ждал двухэтажный автобус, выкрашенный в красное и чёрное, с залепленными снегом на сверкучих боках буквами и тиграми.

– Прошу.

Баранов представил нас тем, кто там его дожидался. Мы расположились в уютном сумраке салона, и я что-то ответил Саньке на какие-то его любопытства. Потом я перевел дух. Потом я собрался с духом и для начала простому варианту накатить сто пятьдесят и там уж решать любые дилеммы я дал от ворот поворот, потому что обещание моё себе свежо еще было, и пепел Клааса, друзья и подруги, стучал в моём сердце. Мне как раз и протянули бокал с коньяком. Я взял, чтоб не спорить, и поставил в подлокотник.

– Ты чего скис? – спросил Баранов.

Автобус качнуло, и коньяк в бокале прихлынул к берегам.

– Вот мальца домой завезти надобно б.

– Так в чём же дело? Команду давай!

– А надобно ль?

– Что?

– Лишать Саньку великого блага. Лично общаться с укротителем баранов.

Я рассказал ему про афишу, и Баранов со товарищи посмеялись.

– Одесские ваши штучки, – сказал Баранов. Он распорядился кому-то по афишам, чтоб непременно раздобыли всё, что сыщут. – А в самом деле, да? ради красного словца никого не пощадите. Или, думаешь, просто ляп? Не думаешь. Ай, да, да. Всюду пишут, как положено: «Укротитель тигров заслуженный-перезаслуженный Ярослав Баранов», можно просто Акинфич.

– Так это ты Акинфич?!

– Ну, не ты же.

Он вытряхнул слезинки из усищ и перевел дух.

– Ты вот что, Иван. Ты нас в гости к себе зови. Зазывай давай, приглашай, уговаривай, а мы не откажемся. Мы ж, брат, с дороги. Вот даже афиш не читали. Выспаться, выспались. Да, чалдоны? Но оголодавши. Да? А у нас тут всё с собой при себе. Чего только душа пожелает. А душа у нас Сибирская. А душа у нас Алтайская! А твои, брат, – хоромы и тепло очага. Поместимся?

– Я бы рад, – сказал я. И задумался.

– Ты вот что, – сказал Баранов. – Твое дело зазвать. А там, вот увидишь, аншлаг, цветы, аплодисменты.

– Сомневаюсь.

– А ты не сомневайся. Я же укротитель.

– Ага. Смотри, брат, не драпани оттуда к своим хищникам.

– А вот и проверим меня на чистом спирте, – сказал Баранов и обратился к водителю, которого он прежде именовал танкистом: – Давай, Жора. Крути штурвал, куда Иван скажет. Танкист.

Под тигриное урчание мотора в автобусе с танкистом за баранкой сделалось призрачно и бархатно, как в заморском дворце на экскурсии; пришла сюда тишина, терпкая, тугая, в сигарном аромате и шепоте далеких кастаньет. Глянул я в мелькании уличных огней на Саньку, младшего в династии, на Ярослава, нового, прежнего, с Луны слетевшего, глянул я на себя и в себя, и наскреб по сусекам в жменю юмор свой, весь, что наскрёбся, чтоб непогодой не разметало.

Разглядел я наконец и многих из тех, кого именовал прочими. Были тут и мужчины; были тут и женщины, чему немало подивился, поелику не замечал за собой прежде, чтоб женщин не замечал. И оказались они, те и эти, не статистами, а полновесными, с яркими глазами вдруг, персонажами, что соблаговолили, обогнув треть глобуса, отставить, ничтоже сумняшеся, заботы вечерние в сторону и заглянуть ко мне на огонёк. А у них вот только что планы все пошли прахом. Ну, и кто по ним скажет?

Сколько я себя за жизнь ни кроил, ни перекраивал, а справляться со скандалами, – что в разгаре, что в канун их, – так и не выучился; не сумел до сей поры овладеть этим самым нужным для нас искусством [6] В аутентичной цитате о важнейшем из всех для нас искусств рядом с кино, между прочим, назван и цирк. А добавим скандал, так и того лучше. . И потому в укладе моём повелось не на вы ходить, а избегнуть да отсидеться. Но тут случай был не из уклада. Как ни ряди, а из распахнутых вышних угодий на нас с Санькой просыпались вдруг дива дивные, и негоже соваться в их изобилие со своим скудоумным распорядком. Пусть всё катится, понял я, куда катится, хоть куда, понял я, да прикатится.