Сергей Аданин: Наэтэ. Роман на грани реальности

Минут пятнадцать до визита к Шипу ещё есть, можно покурить. И Андрей с лёгким сердцем вышел из кабинета и пошёл по коридору в сторону курилки, возвращаясь мыслями к «Атлантиде» и к Илори. И та, и другая – континент и девушка – соединились в его фантазиях, заняли воображение целиком, отвлекая от уродливых экспозиций на ярмарке действительности, —

так что зайдя в курилку, он не сразу понял: это явь?..

Скудное ноябрьское предвечернее солнце густо позолотило свет, льющийся через мутное, немытое с прошлой осени окно. Пока он возился с Шипом и «Атлантидой», улицы и крыши накрыло ярчайшим белым снегом, и свет, отражённый им, продавил оконную муть, словно выставил стекло, и резко очертил враз омертвевшее пространство курительного закута, – всю грязь задымленных стен и потолка, потоптанного на полу пепла. Как фотовспышка, выхватившая на мгновение из «тьмы внешней» замусоренный и загаженный человечеством, ушедшим в небытиё, пятачок. Ничто не могло умалить белый свет, его ласковое весёлое буйство, заплетённое в косы насыщенных тёплым матовым золотом солнечных лучей. И всё это служило лишь ореолом. Для фантастической девичьей фигуры.

Она показалась Андрею совершенно нереальной и нереально совершенной. Как будто её инкорпорировали сюда из другого – блистательного – мира, в котором его «Илори» сразу же померкла, стала «штамповкой». Девушка, стоявшая к нему спиной, и не замечавшая его, была высокой – не ниже, а, скорее, выше него ростом – конечно, из-за каблуков. Но она не была долговязой… Как будто художник нарисовал её, строго следуя пропорциям золотого сечения. Или – натуре. Ударил кнутом красоты по глазам – своим и Андрея. Его тело стало ватно-невесомым, и только тяжёлый камень сердца бултыхнулся в этой ватной пустоте так, что его повело, он едва устоял. Такова, наверное, Ярославна из былинных времён, которая «на Путивле плачет»… Русые, густые, волнистые волосы её свободно падали на спину, сужаясь к лопаткам, на плечи, а сверху и по бокам они насквозь просвечивались солнцем – настоящий нимб! Светло-зелёное платье – короткое, чуть длиннее, чем «мини» – облегало талию мягко, легко лежало на бёдрах, не стесняя их. Это было настолько вызывающе, и настолько достойно… Ноги… – он уже упал в них, целуя скаты высоких каблуков её белых, «принцессиных», чайкокрылых туфель. Все эти ощущения были мгновенны, но как в замедленной съёмке.

«Господи! – взмолился Андрей, – я увижу её лицо?». Он заволновался так, что чуть не крикнул это. Он вобрал её в себя всю – одним долгим, поражённым взглядом.

…И не сразу понял, что она и вправду плачет. Плачет! Плечи её подплясывали в рыдательных судорогах, руками она закрывала лицо… Никого не было в курилке, и она давала волю слезам… Она что-то говорила – через рыдания, всхлипы – нечленораздельно, он не понимал слов. Но смысл их был ясен: она жаловалась без надежды на сочувствие, звала на помощь, хотя помощи ждать было неоткуда. Богу в жилетку плакала – горько, горько… И – странно! – её голос ласкал. Его слух. Он не выдержал. Он едва поборол желание подойти к ней, взять её, повернуть к себе лицом и гладить, гладить её волосы – успокаивая и шепча ей такие слова, которые… вернули бы её губам смех… Он подошёл к ней сбоку. И заглянул в глаза, чуть нагнув голову. Она тёрла их и лоб и всё лицо руками – по мокрому, и ладони у неё были мокрые, и даже платье, наглухо закрывающее её «полновесную», грудь, было в мокрых пятнах, которые темнели на светло-зелёном, и, кажется, делали тонкую материю прозрачной. Андрей почувствовал на губах – словно бы он прикоснулся ими к этим мокрым пятнам на её груди – сладкий и солёный вкус её слёз… И невозможность, неслыханность такого прикосновения – губами к её груди – чуть не убили его отчаянием: не про тебя сделано! – чуть не заставили его бежать! Но что-то уже словно двигало им – независимо от его воли. Он стал пристально смотреть ей в лицо – слёзы текли по нему потоком, сквозь её пальцы, по щекам, которые она вытирала тыльной стороной ладоней, – ничего не помогало! Они не переставали течь, туманили её светло-карие глаза, она часто моргала и говорила что-то непонятное! Но ему было понятно! «Я больше не могу, – пожалуйста, пожалуйста, заберите меня отсюда», – всё это прерывисто, через судороги плача…

Наконец, он тронул её за локоть:

– Что с вами? – произнёс он как можно более мягко.

Но она словно не ощущала его присутствия.., сейчас его постигнет невыносимый ступор беспомощности, невозможности помочь ей, – и он, опережая своё отчаяние, вдруг спросил: