Исмаил Гасанбейли - Несостоявшаяся смерть

Им с женой предложили даже не забирать его из больницы, оставить на государственном попечении. Конечно, они отказались, да и не поверили, что такое может случиться именно с ними. Особенно не поверил он, ведь с той самой встречи с родственниками в горах жизнь его была расписана как по нотам, в ней все происходило так, как он планировал. Даже когда, решив обзавестись семьей, попросился за советом на прием к своему высокому начальнику, был уверен в положительном ответе. Начальник действительно не стал его отговаривать, лишь посоветовал быть серьезнее при выборе в таком деле, как создание семьи. Что бы тот ни имел в виду, совет этот подвиг его на серьезные размышления. Девушка, с которой он тогда встречался, была из обычной семьи, да и сама была самой обычной, хотя и довольно-таки милой, мало что о нем знала, особо и не интересовалась, была на десять лет его младше, соответствующе себя и вела. К ней он относился с симпатией, по-своему даже любил, наверное, но, побывав у начальника, в корне изменил свое отношение к женитьбе, поняв, что здесь можно некоторые вещи совместить. Из барокамеры те времена казались бесконечно далекими, а он тогдашний ему нынешнему – несколько наивным, но он не мог не отдать должное собственной сообразительности многолетней давности, когда пришел к единственному, на его взгляд, правильному выводу, что все есть ресурс.

С девушкой вскоре порвал, поиски спутницы жизни привели его в одно из престижных учебных заведений, которое он курировал. Быстро определившись с объектами, благо под рукой были личные дела и преподавателей, и студентов, остановился на дочери одного весьма и весьма высокопоставленного и заслуженного деятеля. Девушка оказалась на удивление умненькой, совсем не испорченной родительским положением в социальной иерархии, еще и имела приятную наружность, даже несколько излишняя полнота была ей к лицу. Со знакомством все прошло без сучка и задоринки, буквально на третий день после первой встречи он объявил о серьезности своих намерений, родителям девушки тоже, как говорится, показался. Будучи интеллигентными людьми, они не стали интересоваться его родом-племенем, к тому же в те времена работа в особой организации многие вопросы исключала. Не стало помехой и то, что девушка училась только на втором курсе и пришлось рождение первого ребенка отложить до лучших времен. И когда у них родился карлик, он испытал потрясение, сравнимое с тем, что пережил, когда его же родственники одну за другой всаживали в него восемнадцать пуль. Это было несправедливо. Он этого никак не заслуживал. Рождение сына-карлика будто оголило его, открыло миру его потаенную суть. У него появилось нечто, что невозможно было скрыть. И чем выше он поднимался по карьерной лестнице, тем шире становился круг людей, кто знал о том, что сын у него – карлик.

Следующим ребенком у них с женой оказалась дочь, которая росла на редкость красивой и сообразительной, но врачи строго-настрого рекомендовали его жене больше не иметь детей под страхом летального исхода. У нее роды были очень тяжелыми, особенно первые – карлик родился уж больно крупным. По обоюдному согласию было решено остановиться на дочери, к которой он быстро привязался и на которую переключил все свое отцовское внимание. Ему пришлось смириться с тем, что единственным его наследником стал карлик. К сыну относился несколько отстраненно, почти не воспринимал, в глубине души надеялся, что тот не доживет до того возраста, когда его надо будет выводить на улицу, показывать людям и то, что ребенок не такой, как другие, станет слишком заметно. Остальные члены семьи, включая бабушку, дедушку и многочисленных родственников со стороны жены, в ущербном ребенке души не чаяли, карлик был всеобщим любимцем, хотя с возрастом в нем проявлялись и элементы некоторого скудоумия.

Никто и никогда – ни близкие, ни посторонние – не заводили с ним разговоров по поводу сына, точнее, о его недостатке, чаще говорили лестные слова, мол, какой умный растет, какой смелый, а глаза какие красивые. Он понимал, что посторонние всего-навсего желали польстить его самолюбию, а близкие пытались помочь. Что странно, ему подобные разговоры нравились, хотя обычно воспринимал их молча, без особых слов благодарности, разве что мог кивнуть головой, видимо, таким образом хоть что-то противопоставляя тому, что сидело у него внутри и терзало его сущность. В семье он с годами становился все немногословнее, хотя в высоких кругах страны так же с годами прослыл великолепным оратором, ему такая оценка льстила, он действительно умел говорить и этим выигрывал на фоне своих коллег, большинство которых без бумажки не могли и двух слов связать. Иногда экспериментировал, заставляя себя говорить перед каким-нибудь собранием определенное количество минут на пустопорожнюю тему, даже ставил перед собой часы на трибуне, чтобы фиксировать время. С тех пор у него это вошло в привычку, и, будучи уже достаточно большим начальником, на совещаниях ставил перед собой часы, что производило на подчиненных огромное впечатление.