Следователи, то ли – от усталости вопросной, то ли – в грусти от судеб поведанных, – молча курили, ожидая, пока женщина покончит с печеньем и водой. Лейла надеялась, что вопросы закончились, теперь они отпечатают свои глупые протоколы, которые всем надлежит подписать, – и через полтора часа новой попытки убить ее дорогой, она будет дома. Лейла посмотрела на часы: о доме речи быть не могло – почти восемь утра. Она удивлено посмотрела в окно: было серо-светло, новый день наступал дождивым слякотным воздухом. Лейле почти стало грустно, но, всповнив рассказ женщины, в очередной раз представив, как пятнадцать безсудьбенных шли по слякотной венгерской земле в никуда, в надежду, в представленное ими будущее, раскрашенное в яркие краски собирающими за будущее это по тысяче-две долларов, ей стало стыдно грустить о погоде, о жизни с валяющимся на кровати сутками ненужном ей мужчине, – собственная жизнь снова показалась Лейле чудом, сказкой, которую нечто так старательно старалось ей подарить всегда.
Лейла вздрогнула от неожиданного следовательского: «Продолжим, дамы?», – она не могла понять, что и о чем он может и хочет продолжить, но, повернулась, в ожидании вопроса. Следующие два часа они все провели в попытке – одни – выяснить, другая – вспомнить, – каким был тот, доброго вида молодой человек, что собирал деньги и паспорта, а позже – вел их через леса венгерские к мечте, как звали его, с пояснениями на ответ женщины о незнании ей имени, – что, возможно, кто-то другой называл его как-то, сколько раз он говорил по телефону в дороге, о чем говорил, на каких языках, как выглядел да как был одет. Не выудив из уставшей женщины никаких особых примет проводника, кроме огромных зеленых резиновых сапог, купленных им при остановке сразу после пересечения венгерской границы в большом магазине, где он покупал хлеб для них, следователи вдвоем кинулись в сторону решетчатого коридора, крича кому – то – в нем ли, в здании ли вообще вопросом: «Какой супермаркет ближайший к границе?». У Лейлы болела голова, ей очень хотелось чашку кофе, ей очень хотелось выбежать из грязной комнаты со стулом к полу навсегда и несчастной женщиной, почти теряющей сознание от усталости, – туда, в сторону решетчатого коридора, где дверь на воздух, в ее обычную жизнь. Ей было все равно – какой сумпермаркет – ближайший к границе, и зачем следователям это знать, как звали доброго вида проводника в зеленых резиновых сапогах и сколько раз он говорил по телефону: она хотела, чтобы все это просто закончилось – женщину отправили домой, в Молдавию, и освободили ее, Лейлу. Глядя на входящих в комнату довольных следователей, Лейла, все же спросила, зачем им супермаркет. На этот раз они смотрели на нее, как на очень глупую модель мужских журналов, пока один, рассмеявшись ее очевидной глупости, снисходителько не изрек: «Ловить там будем, раз они останавливаются». Лейла не сдержалась и быстро, но устало-тихо пробормотала: «Зачем вам супермаркеты, зачем вам как его звали, она же сказала – в газете «Маклер» объявление было, найдите вы эту газету в интернете, там телефоны, связывайтесь с Молдавией, – и поймаете всех, не мучая бедных людей, которые ничего плохого не сделали». Следователи, уже начавшие распечатывать протокол в количестве экземпляров, привышающем всех присутствующих вдвое, молча смотрели на Лейлу. Она развела руками и отвернулась к женщине. Та просяще спросила: «Теперь все, меня домой отправят?». Лейла кивнула, добавив: «Только протокол подпишем». Женщина неожиданно изменилась в лице, руки ее задрожали как шесть часов назад, глаза в секунды наполнились слезами обиды. Она смотрела на Лейлу так, словно та была виновата во всех ее бедах, несчастной жизни и злобно шептала: «Я не буду ничего подписывать, вы что не понимаете, у меня семья там, вы не понимаете – меня убьют». Лейла устало перевела услышанное вопроснику из двух человек. Реакции особой – чего Лейла боялась, – завление не вызвало – один из следователей шлепком приземлив пачку распечатанных протоколов прочеканил: «Бояться нужно было раньше и просить давать показания как безымянный свидетель, теперь – поздно. Не подпишите – здесь останетесь». Лейла хотела, очень хотела сказать мучителю, что перед началом допроса надо было бы сказать об этом женщине, но усталость победила, – она промолчала, чувствуя вину, но, зная, что скажи она подобное – врядли они примутся перепечатывать протоколы, – а если и примутся, сидеть им всем здесь еще долгих часа два. Пока Лейла терзала себя, женщина уже коряво – рука ее все еще дрожала – выводила имя на первом листе. Лейла подошла, чтобы помочь ей, показывая, где на всех этих листах должна стоять подпись допрошенного и удивленно, как ребенок, никогда не видевший людей с темной кожей вопрошает «что это», – уставилась в бумаги: на каждом листе стояло и ее, Лейлы, полное имя, и – полный домашний адрес. Она повернулась к скучающим за сигаретами мужчинам: «Адрес то мой зачем на каждой странице?». Улыбнувшись, один из них ответил: « Не бойтесь, они не запомнят, да и пока не проводников допрашиваем».
Читать дальше