Джулия Тот - Город граффити

Глядя на лживо-счастливые семейки и пустую подушку рядом, Лейла начала предствалять присутствие в своей жизни кого-то, кто будет называться «мужем». От мыслей, что ей придется отвечать на вопросы, и задавать их самой – о том, как проведен день, да что нового на работе, встречаться с чужими родственниками и друзьями, – каждый день, Лейле не хотелось продолжать фантазии на тему счастливой семьи. Когда же она представляла на месте того самого, кто по модели, должен быть «единственным» одного из неженатых новых своих знакомых – юриста, экономиста, скучного судью, владельца фирмы недвижимости, смеющегося шуткам через три минуты после того, как они отзвучали – Лейле становилось совсем тоскливо; ни один из нынешних ее знакомых не был ей интересен, но и ситуация одинокого ее существования становилась бросающейся в глаза партнерам, новым знакомым и мучала ее пресловутостью: «всем кто-то нужен».

Подъезжая к офису с окончательно испорченным воспоминанием о пятнице днем, супермаркете, который будет полон семейного счастья, что сегодня все в офисе будут говорить о том, где, с какой компанией друзей семейных будут проводить предстоящие выходные дни, Лейла подумала, что что-то нужно предпринять, пойти на уступки жизни и обществу, но – как, она обдумает в выходные… без чужих друзей, родственников, вопросов и необходимости на них отвечать…

День прошел как всегда, за одним исключением – в конце его, во время пятничных сборов-прощаний переводчица Лейлы, женщина тридцати пяти лет и опыта на пятьдесят, умудрившаяся развестись дважды с одним и тем же мужем, и вынуждать его – после второго уже расставания – оплачивать всю ее жизнь и двоих совместных шедевров – дочерей, приезжая на выходные, мужественными руками обстирывать женскую бригаду, готовить на неделю обеды и забивать холодильник, – подойдя к начальнице, неожиданно предложила вечером съездить на вечеринку по поводу дня рождения одной из ее подруг. Долго поднывая, что негоже Лейле молодой-красивой-богатой сидеть одной годами, да и неприлично уже это выглядит, уговаривала составить ей компанию, расписывая интересность народа, ожидаемого к вечернему сбору. Лейла поняла, что женщина, характер которой уже был давно ей понятен – просто хочет показать знакомым, что у начальства в друзьях личных ходит, устроить пытается личную жизнь несчастной богачки, но решила согласиться.

Уже одевшись, Лейла тихо вошла в комнату сына, который удобно расположившись в кроватке, склонив голову на плечо пожилой няни, которую Лейла нашла еще до переезда, – все родственники женщины сверкали благополучием в Канаде, – одинокой, и потому – несказанно обрадовавшейся возможности растить русского мальчика и жить в красивом новом доме богатой семьи. Лейла улыбнулась, вспомнив как покачивала неодобрительно головой вырастившая четверых детей женщина при первом знакомстве, узнав, что отца у ребенка Лейлы нет, и как ей пришлось просить пожилую няню перестать называть ребенка на ломаном русском «бедненьким», объясняя, что отсутствие отца – не есть «бедность». Няня не поверила Лейле, но перестала называть ребенка подобным всесожалением. Поцеловав сына и пожелав спокойной ночи обоим, Лейла, без настроения, с которым положено отправляться на вечеринки, прошла в гараж, расположившись в машине раскрыла бумажку с нацарапанным переводчицей адресом и завела мотор…

Вечеринки и празднования в стране Венгрии для Лейлы были странны с первых дней своей натянутостью, чопорной притворностью, и, как следствие скучности данной, – не являющиеся праздниками как таковыми. У нее всегда возникало ощущение, что собравшимся говорить друг с другом не о чем, в промежутках между молчаниями темы было обычно всего две: дети и все, что прогрессивно-хорошего есть у человечества на момент сегодняшний придумали, изобрели и дали этому самому непрогрессирующему без них как без нации, – именно они – венгры великие. Лейле не хотелось говорить о детях, и не хотелось бороться с национальной гордостью всего народа, приводя факты исторические, способные опровергнуть великость такового. По сему, обычно высиживала она положенный час-два, и затем тихо удалялась, а, по просшествии времени, – старалась не посещать подобные мероприятия. В тот вечер все было «под копирку»: знакомые и не бывшие таковыми – целовались в обе щеки, счастливо улыбались представлению ее переводчицей, по очереди произнося одну и ту же фразу, услышав, что она из России: «Вы говорите по-русски?». Ей очень хотелось, для общего развития, уточнить, что они имели в виду, – что человек, родившийся и выросший в России, может быть не в состоянии по-русски говорить, или же – пытались доказать, в очередной раз, – великость – но уже – образования венгерского при времени советском. Попытавшись не выдавать ненависти к шаблонному вопросу и пренебрежения к задававшим ему, Лейла скрылась в уголке большого дивана, в надежде, что в полумраке ее уже никто не заметит и не пристанет с вопросами о Сибири, медведях и прочей несуразице, казавшейся обладателям языка финно-угорской группы весьма смешной.