Александр Балашов - Прекрасное далёко

В сенях мы со стуком поставили карабины и, дуя на озябшие руки, вошли в горницу, вслед за хозяйкой.

– Садитесь, – кивнула она на лавку, всё ещё подозрительно нас осматривая. – Кто же вы будете? Вроде как немцы и не немцы… Я немцев в войну видала. И их хформа другая.

– Итальянцы мы, бабушка, – сказал осмелевший Виталик. – Идём в плен сдаваться. Какие из нас, макаронников, вояки? Разве что до женского пола охочие…

– Вы смотрите мне, артисты! – погрозила нам бабушка кривым пальцем. – У нас ребята хуч итальянцам, хуч кому за наших девок бока наломают.

– Вы извините, – вступил в разговор я, – не могли бы вы нам, бабушка, продать молока, хлеба или там сала? Нас десять человек. Взвод. С утра ни крошки во рту не было.

С этими словами я протянул бабке собранную во взводе мелочь.

– Денег мне ваших не надобно, – сказала старуха, скосив глаза на кучу монет разного достоинства. – А коль дров нарубите – угощу!.. Дрова я рубила, когда на вас Тарзан кинулся. Наши собаки чужих не любят. Особливо всяких немцев.

– Итальянцев, – поправил я.

– Один чёрт, чужаков не выносят.

Хрусталёв повеселел.

– А ещё топоры есть? – спросил он.

– И топоры, и пила двуручная – всё в амбаре имеется.

Виталик, надев свою пострадавшую при налёте Тарзана шинель, выскочил в сени.

– Ты куда? – спросил я.

– За ребятами, – бросил он в ответ. – Я мигом. Только, бабуля, привяжите своего Тарзана, а то у меня стипендии не хватит, чтобы с «Мосфильмом расплатиться».

Через двадцать минут всё население села Городного могло наблюдать любопытную картину: взвод итальянских солдат пилил и русским гиканьем колол бабке Настасье дрова.

– Карамба! – выкрикивал Виталик будто бы итальянское слово и с одного маху располовинивал огромную чурку.

– Дай Бог, солдатики, вам здоровья! – причитала повеселевшая бабка и суетилась возле керосинки, готовя в огромной чугунной сковороде яисчницу с салом. Ничего лучшего я, кажется, в жизни не ел…

…И настал наш звёздный час. На съёмочной площадке зазвучала итальянская речь. Шума и неразберихи стало больше. Осветители пробовали свои прожекторы, суетились помощники оператора, режиссёра. Девушка в дублёнке проверяла хлопушку.

Де Сика ходил по площадке в новом крестьянском овчинном полушубке и в пыжиковой шапке с опущенными ушами: мороз в тот день был под тридцать.

– Не ударим и мы лицом в снег! – весело сказал наш помреж. – Быстро гримироваться!

– А мы уже одеты, – хором ответил наш взвод, барабаня зубами от холода.

– Нина! – крикнул кому-то наш наставник. – Можно моих итальянцев разукрасить?

Появилась молодая женщина с чемоданчиком флаконов и пузырьков. Через десять минут все мы были загримированы под регулярные итальянские части, попавшие в переплёт на заснеженной Волге. В завершении всего Нина из аэрозольного баллончика опрыснула наши небритые физиономии, отчего они тут же покрылись искусственным инеем. Хотя, учитывая температуру воздуха, это было лишним.

– Ждите своего командира, – сказал помреж. – По сигналу Витторио начнём. А пока сидите в «Рафике», грейтесь.

Из любопытства я выглянул из «Рафика», печка которого при таком морозе плохо справлялась со своими обязанностями, и сразу увидел её. Лена приехала на институтском автобусе вместе со всеми нашими. Институтских было много.

– Чао-какао! – крикнул я и помахал пилоткой с отстёгнутыми ушами.

– Вот он, наш макаронник! – закричал в ответ Рыжий Додо. Лена, увидев меня, тоже махнула рукой в красной шерстяной рукавичке, словно просигналила маленьким фонариком.

От автобуса к нам широко шагал полковник Мясоедов.

– Ну и морозище сегодня! – заглянув в «Рафик», сказал он. – Держитесь, ребята! В принципе солдаты вы – русские. Итальянцев только играете.

Через минуту на лошади появился загримированный Марчелло – командир нашего взвода.

Загнусавил мегафон. Мы посыпались на мороз из теплого «Рафика».

Первый эпизод с первого же дубля отсняли без сучка и задоринки. Разбитый наголову и разрозненный итальянский взвод обречённо брёл по безмолвной снежной пустыне, утопая в снегу. Шёл навстречу смерти в этой суровой, гордой и загадочной стране, куда их закинул бесноватый дуче. Нам даже обидно стало, что всё вот-вот закончится… Я был не против покрасоваться перед Леной и на этом крещенском морозе.

А потом знаменитый режиссёр заупрямился. Нас запустили на второй дубль, но после нескольких метров плёнки Де Сика заупрямился и закричал со своего места на операторской мачте: