Сергей Долженко: Город белых паломников. Роман

– Тебе чего, пацан? – и тут же вытаращивая глаза: – Мать честная, Костюша!

Юного гостя взвесили, чуть подержали в символическом объятии и впустили. Радуясь концу блужданий, Константин прошел в комнаты. Шторы в гостиной были сдвинуты, в розовом сумраке блестели мебельные плоскости, поблескивали сенсорные пластины телевизора, рижского музыкального центра… Медовый запах шел от журнального столика синего стекла, на котором почивали золотая фигура шампанского и ваза с кистью винограда и желтыми ломтями дынь.

Дядя возбужденно месил ковер на одном месте, расчесывая пальцем бурые усы, и торопливо рассказывал:

– А мы с Надюхой заждались. Я с работы отпросился… М-да… Ты давай, располагайся как дома. Садись. Да-а… Хорошо доехал? А чего ты здесь устраиваешься? Надюха же тебе комнату приготовила, все, как положено… пойдем!

Племянник, весело озираясь, проследовал за ним в свое будущее жилище. Вошли, свежий ветерок пахнул в лицо и тюлевая занавеска грациозно заплясала на просторном подоконнике.

Раздвижной стол-тумбочка у окна, низкий, крытый плюшем, диван; полки красного дерева во всю стену, набитые книгами в ярких новых обложках…

– Тут библиотечка. С Надюхой подсобрали немного…

Константин с наслаждением высвободил шею от галстука, присел. Дядя нервно помялся и нежно, убедительно заговорил:

– Костюш, ты устал с дороги, помыться тебе надо… Давай на пляж сходи, а? Воду горячую лишь к вечеру обещали, а там песочек, девочки, познакомишься, все веселей, а?

Племянник встревожился.

– Я помешал?

– О чем ты, ну как можно!? – все более запутывался дядюшка. – Ты молодой, энергичный, еще будет время належаться. Город посмотришь… рано еще ведь, полпятого… А там Надюха подойдет, твой приезд отметим… а, Костюш?

– Как вам удобнее, – смущаясь от таких горячих доводов, отвечал тот. «В самом деле, свои заботы у людей, а тут, трах-тарарах, родственничек является, и даже телеграмму о выезде не дал. «Совершенно обвинив себя, он направился к прихожей.

И тут запели соловьи.

Дверь самовольно хлопнула, раздался перестук сбрасываемых туфель, и в гостиную забежала молоденькая женщина в серо-клеточном костюме.

Дядя вспотел.

– Тетя Надя! – расцвел Константин и с жаром бросился к незнакомке. – Здравствуйте, не узнали?

Он не успел поцеловать ее в щечку. Тетя Надя попятилась, мигнула синими очами и юркнула в туалет, щелкнув задвижкой.

– Костюша, знаешь, Ириша, тьфу, Ирина Александровна, моя коллега… мы поработать решили… Ты не говори, то есть, не обращай внимания…

Минутой позже Константин налегке шагал к автобусной остановке. Маршрут дядюшка ему объяснил.

Городская купальня разлеглась на крутых песчаных берегах холма, о чью подошву плескались волны прозрачного мелкого озера. Крашеные под мухомор беседки, остатки причала для сгинувших лодок…

Под сенью единственного на пляже куста мирно нежился Киоскер, часто прикладываясь к прохладному соску пивной бутылки. Рядом, на желтом надувном матраце вытянулась розовеющая от жары Наташа.

ЗЕРКАЛО – 4 (Наташа Савельева)

В ее комнате, на круглом древнем столе с фигурными ножками стоит пластиковая безделица – игрушка-беседка с оранжевой крышей со стеклянным глазком. Если туда заглянуть – увидите живую, в цвете картинку: чета юных Савельевых с крохотной девочкой на руках; папа ясноглазый, приветливый, мама – тоненькая, надменная…

Чета стерлась во времени. Ясноглазый папа с теплыми сильными руками спился, и, хотя дважды прошел чистилище ЛТП, умер. Маму изуродовали болезни и больницы…

Невозможно длинными вечерами, когда ее одноклассники сочиняли стихи, изобретали велосипеды, Наташа на ветхом диванчике мечтала и мечтала… Ей надоела вечная лапша с тощими волокнами мяса, сладковатый чай по утрам с каменными плиточками давешнего печенья. Ей до смерти надоело выпрашивать у случайных подружек то сапожки, то джинсы на дискотеку…

Наступили перемены. Бросила школу на девятом классе, устроилась официанткой, затем буфетчицей в ресторан, где и увидел ее Киоскер…

* * *

Нахлобучив газетную панамку на густые, коротко стриженые волосы, она снисходительно разглядывала пляжное общество.

Киоскер косил глаз на длинные гладкие бедра своей девочки, на ее полудетскую грудь, подтянутую купальником, и счастливо жмурился. Возможно, где-то внутри, он был влюблен.

– Пива, винца? – поинтересовался он, поигрывая миниатюрным ножом с наборной рукояткой.