Сергей Ильичев - Заветный Ковчег

Какое-то время они ехали молча. Хотя вряд ли… Каждый о чем-то думал. Водитель не иначе как был рад тому, что обрел возможного собеседника, а ученый – тому, что не перевелись еще на Руси люди, которые способны сами предложить помощь в пути.

Водитель первым прервал тот безмолвный диалог.

– Несчастная земля, как же мы тебя, родную, испоганили-то…

– Ваша правда, – тихо ответил Ардашев.

– Едешь, и слезы наворачиваются… Я ведь тут в начале 90-х годов успел несколько месяцев колхозом «Октябрь» поруководить. Думал, как лес сохранить, а людям рабочие места. Но рачительные хозяева, как я понял, местной власти не нужны. Ими не порулишь…

И снова на какое-то время замолк, возможно, ожидая поддержки своего нечаянного спутника.

Дмитрий Виленович, понимая, как саднит душа этого, очевидно, хорошего человека и заботливого хозяина, отозвался, рассказав ему историю о том, как в соседнем районе, казалось бы, в крупном селе, после статьи местного священника о том, как хищнически вырубается лес, что люди губят не только свою душу, но и само будущее своих детей, дом того священника подожгли…

– Сейчас и убить за такое запросто могут, сбилась в сознании людей программа созидания, подменились целевые установки, молодежь уже не хочет работать. Живут по принципу блатного мира: украл, выпил, покуражился… Нет желания иметь семью, вырастить ребенка… А если и родился, паче чаяния, то уже некому заниматься его воспитанием, дать навык и привить любовь к труду.

И тут он даже приостановил машину.

– Смотрите! Еще десять лет назад все эти земли были пахотными. А сейчас полное запустение. Фермы разрушены. Такого даже в годы войны не было. Как же теперь все это заново поднять-то?

– И кто будет поднимать? Сами же говорите, что на нынешнюю молодежь надежды нет, – поддержал его ученый, и снова какое-то время они сидели в полной тишине.

И тут, очевидно, что-то вспомнив, водитель сказал, обращаясь к Ардашеву:

– Кстати, брошенная деревня, которую мы с вами проехали, называется Марьино…

– Это там, где я часовенку деревянную успел заприметить?

– Она самая, – ответил водитель.

– Кстати, в честь кого она сооружена? – снова поинтересовался ученый.

– Никто не помнит!

– Не может такого быть, – высказал свое предположение Ардашев.

– Есть, правда, одна легенда… Мне ее старик девяностолетний рассказал.

– Интересно, с удовольствием вас выслушаю…

– Дед сказал, что в этих лесах, когда пришли сюда литовцы, одна жительница по имени Мария организовала как бы партизанский отряд. И, как донесла молва, много насолила она тогда тем самым литовцам… Дед сказывал также, что когда ее литовцы поймали, то разрубили тело на части и разбросали по окрестным землям.

– Первый раз о таком слышу, – тихо заметил ученый.

– И еще что запомнил… Там, где находили части ее тела, благочестивый народ ставил кресты, а потом, со временем, и часовенки. Места же те, как показало время, обладающие не иначе как особой благодатью, обрастали домами, и появились здесь поселения, которые стоят и поныне: Горлово, Лыткино, всех названий уже, правда, я и не помню… Да и само Марьино, естественно, как место, где она свою героическую смерть приняла.

Чуть позже, когда они уже распрощались, Дмитрий Виленович зашел в Селижаровский краеведческий музей и спросил, что там знают про Марьино и про деревянную часовенку в заброшенной деревне.

– Первый раз про это слышим, – честно признались там.

А потом принесли топографические карты и уже вместе с Ардашевым пытались понять, где же он только что побывал, где стоит та, забытая всеми часовенка, что даже в перечне храмов Тверской епархии не числится.

А вечером Ардашев, уже дома, сел за книги.

«Поля наши лебедой заросли, храбрые наши, страха наполнившиеся, бежали, сестры и матери наши в плен сведены, богатство наше погибло и красота и величие смирися! – вновь перечитывал он романы Дмитрия Балашова. – Можно ли было подумать, что католики Запада окажутся пострашнее монгольской орды, что наложив руки на наши храмы, веру и знание, попытаются обратить просторы русских равнин в захолустье Европы…»

Так, с книгой на руках, и заснул наш ученый и краевед.

А потом… Все словно перед глазами, волна за волной, словно из собственной памяти, выплывали картины страшнейшего разорения и жестокости, творимой на наших землях литовскими воинами.

И полонение женок, и насилие над девицами и жестокая расправа с малыми чадами. Словно в истовом безумии истребляли литовцы все живое, все православное, что встречали на своем пути.