Наталия Терентьева - Танцующая на ветру

Сейчас Паша, заметив меня, сначала застыл, как вкопанный (у Паши все эмоции налицо, этим он выгодно отличается от многих сверстников), потом покрепче обнял Дашку, та прижалась к нему и обвила его руками. Дашка так и не выросла, наверно, потому что с двенадцати лет живет с Пашей, и ее гормонам роста пришлось туго – все силы организма уходили на преждевременную выработку женских гормонов. Возможно, ничего особенного в их романе не было бы (вот няня Татьяны из «Евгения Онегина» вышла замуж в тринадцать лет, и ее муж был еще младше), если бы они поженились, стали бы работать и как-то нормально жить как муж и жена. Паше уже семнадцать, скоро будет восемнадцать. Но Паша-то ведь считает себя совершенно свободным человеком и постоянно добивается моей взаимности, не понимая, что это в принципе недостижимо, как допрыгнуть до Луны, скажем.

– А! – от неожиданности крикнул Паша, когда понял, что мы сейчас с Машей так и пройдем мимо, и больше ничего не будет. Вообще ничего.

Дашка попыталась его удержать, но удержать Пашу никто никогда не мог. Паша рванулся за мной, хотел схватить за плечо, попал по голове, сбил с меня шапку, сам ужасно растерялся, взялся поднимать эту шапку, толкнул Машу, та не удержалась на ногах, поехала на скользком тротуаре, приземлилась на одно колено.

К нам подбежала маленькая Дашка, не доросшая до моего плеча, стала бить кулачком Пашу и беспомощно материться. Беспомощно и как-то ужасно. Иногда слышишь мат и понимаешь – лучше бы ты сейчас был японцем или греком и смысл русского мата разобрать не мог, даже если бы учил русский. Наверно, те, кто говорит на мате, совсем не вдумываются в его истинный смысл, иначе бы они удивились, какой бред они говорят. Как липкие бесконечные кошмары, которые снятся, если у тебя высокая температура при пищевом отравлении, скажем. Хотя мне до такой степени ужасное не снилось, наверно, никогда.

– Заткнись! – сказала я Дашке.

– А то чё? – подбоченилась Дашка. – А то чё? Чё те вообще надо?

– Маша, пойдем, – потянула я Машу.

Надо же было в один и тот же день встретить и Машу, и Веселухина… Но так и бывает. Законы нашего мира странные, нелинейные, непростые и не материальные. Я давно это поняла. Иначе такого просто не могло было бы быть. У нас не слишком маленький город, и Машу я ни разу не встречала с прошлого года.

– Что ты хотел, Паша? – как можно нейтральнее спросила я Веселухина, беря у него свою шапку, с которой он так отчаянно стряхивал снег и грязь, что оторвал помпон, и теперь протягивал мне мой рыжий помпон, сделанный из какого-то бедного кролика или кота, отдельно, на ладони, как подарок, как свой жалкий, дрожащий, мокрый хвост – если бы он у него был. «Вот как присушила!» – сейчас сказал бы наш сторож, дядя Гриша, о котором я даже немного скучаю – не о нем самом, а о наших разговорах.

Мою нейтральность Паша принял, понятное дело, за дружелюбие, любящее сердце тут же дружелюбие приняло за радость, а где радость, там и надежда, а где надежда, там и обещание, которого, кстати, никогда не было…

– Ага! – радостно выдохнул Паша и продолжал стоять рядом, молча, глупо улыбаясь.

Паша слегка заматерел за последнее время, поправился, что ли… Чем-то Дашка умудряется его откармливать. Денег у них, я понимаю, еще меньше, чем у меня. Оба курят, наверняка и попивают. Так что на питание остается мало. Помогать им вряд ли кто помогает. Может, Паша подрабатывает где-то? Они оба пошли учиться в строительный, живут в другом общежитии, в подробностях я об их жизни ничего не знаю.

– Ну, как живешь? – зачем-то спросила я.

Я услышала, как тихо рядом вздохнула Маша, отлично помнящая все наши бесконечные сложности с Пашей. Паша дерется с Виктором Сергеевичем, Паша гоняется за мной по двору детского дома, чтобы как можно быстрее убедить меня в своей неистраченной любви, Паша залезает на крышу нашего старого двухэтажного здания и ждет, пока я приду и залезу к нему, чтобы «сфоткаться» и вместе прыгнуть… Ну как он может теперь жить? Плохо.

На Машу, с которой тоже вместе учился в одном классе, Веселухин не обращал никакого внимания. Дашку, все рвущуюся вперед, он отодвинул себе за спину и там держал одной рукой, крепко обхватив за голову. Я видела только один страдающий Дашкин глаз, сильно намазанный черно-фиолетовой краской, и размотанные по куртке волосы, которые Дашка тоже покрасила в лиловый цвет.

– Это… – сказал Паша. – Ты куда?

– Вот, с Машей гуляем. А ты как? – постаралась я обычным разговором сбить Пашины внезапно вспыхнувшие чувственные воспоминания обо мне. Воспоминания о том, чего никогда не было, но чего он хотел так, что полностью терял разум. Паша – страстный и упорный человек.