Вероника Батхан - Везет же людям. Женские истории

…Дальше было смешно – так играют в безумие. Валентина нарезала круги по Москве, спускалась в гулкие переходы, спорым шагом пересекала потоки машин, обходила универсальные магазины, заглядывала в витрины, читала рекламы, вывески, заголовки газет – иногда даже вслух. Город – плоть от плоти ее родня – должен был дать ответ, подсказать, протянуть на бетонной ладони пузырек с ясной надписью «выход». Так гадают на палых листьях и талой воде, ищут знаки в рисунках полета птиц и кружении первого снега. Идиотский кулон в красной бархатной упаковке – цацку первой девчонке в руки, коробчонку в карман, сдачу нищенке. Маленькое сердечко из темного серебра – кто-то оставил игрушку на парапете. Перепачканный кровью платок с тонкой вышивкой, кажется даже ручной работы. Гравюра «похороны воробья» и преверовский рыжий кот, что толкает надгробную речь над обглоданным им же скелетиком. И ветер – куда бы Валентина ни повернула – мокрый ветер бил ее по щекам.

Парк дорожек – Покрова-Стрешнева. Круг берез подле маленького пруда… был октябрь, но им это не помешало… Валентина чуть вздрогнула и зарделась, вспомнив, как жадны друг до друга и нетерпеливы они были в тот вечер. Встав на колени подле корней дерева, она дрожащими пальцами разгребла палую листву и стала рыть землю. После – положила сердечко в коробочку, завязала в платок, закопала и воткнула в рыхлую кучку крестик из березового прута. В детстве они с подружками хоронили так дохлых жуков. Ей хотелось кататься по грязи и выть – как положено над могилой – но Валентина не оплакивала ни отца, ни мужа, по крайней мере, на людях. Вместо слёз она сплюнула площадное ругательство, поднялась, отряхнула штаны – безуспешно, грязь раскрасила джинсы черно-бурыми пятнами – и пошла себе прочь из парка, благо стало темнеть.

По счастью Сергея не было дома. Валентина разделась в прихожей, бросила у порога кучу грязной одежды и голышом отправилась в ванную. Поиграла немножко с водой – нет, желание свести счеты с жизнью уже исчезло. Зато полились, наконец, слёзы – это хороший знак. Валентина отключила мобильник, легла в постель и пролежала неделю. Сын носил ей горячий чай и ставил на тумбочку, есть она не хотела. На восьмой день позвонили из школы – Сережа уехал по «скорой». В Морозовской словоохотливая регистраторша уточнила «в интенсивной терапии-то мальчик». Все понятно – забыл ингалятор, поссорился с классной, как водится психанул… а ему нельзя. Молодой, полнотелый лечащий врач покачал головой «мамаша, сынка на курорт пора, к морю». Две недели в больнице, оттуда – прямиком в Евпаторию, бабушки скинулись сообща. Но работа на этом кончилась.

В первый раз Валентина у моря не рисовала. Они с Сережей бродили по побережью, собирали ракушки и цветные редкие камни, поднимались до родников, обходили по закоулкам город. Говорили – «за жизнь», о книгах, о злом и добром. Сын – впервые за многие годы – стал расспрашивать об отце. Валентина по кусочкам вытаскивала из памяти смутный образ мужчины, от которого – страшно подумать – почти четырнадцать лет назад родила ребенка. Добрый был. Очень сильный. Бесшабашный и бесстрашный совсем – почему и погиб. На гитаре играл, как бог. И тебя любил очень, и ждал твоего рождения… Сын внимательно слушал, Валентина улыбалась тихонько. Ей чуялось – завершается отрочество ее кровинки. Год, другой – и он будет бродить по пляжу с девушкой или друзьями, никогда уже полностью не доверяясь матери. Смешным, плаксивым котенком он спал подле ее груди, цеплялся за ворот рубашки тонкими пальчиками и свирепо морщил носишко в поисках молока. …И вот уже усики пробиваются. Валентина гордилась – как и любая мать – и тут же жалела «быстро они растут». Смутные мысли укладывались в ее усталой душе – тридцать четыре не возраст и жилье есть и здоровье пока на месте. Обустроить работу – и родить себе дочку, даже если без мужа.

Этот ребенок приснился ей утром, перед отъездом. Они жили в крохотной комнатенке подле самого моря, и плач младенца мешался будто бы с плеском волн. Девочка с ясным доверчивым взглядом Георгия, с тонкими запястьями и овальными ровными ноготками на благородной кисти шляхетской крови, с пепельными – какая редкость в наши-то дни – нежными волосами. Девочка в белом платье и белых гольфиках, пухлоногая и прелестная, как все малыши, едва начинающие ходить. Она играла на пляже, кидала в волны мокрые голыши и звала «мама, мамочка» – с пришепетывающим польским «ч». И отец нес на руках малышку, уговаривая попробовать войти в воду, и поддерживал золотистые плечики, а дочка брызгалась и смеялась…