Юрий Михайлов - Нераскрытое преступление 1984 года

Райотдел милиции располагался все в тех же старинных двухэтажных домишках, разбросанных на целый квартал.

– А вот и знаменитый журналист товарищ Мартынов, Андрей…, простите, не знаю по отчеству, – сказал Фетров, как только мы с капитаном открыли дверь в Ленинскую комнату.

Столы стояли в три ряда. У дальней стены, возле трибуны, соединены поперечным столом, за которым восседали четыре полковника. Фетрова и Трофима Кузьмича я уже знал. Остальные поочередно представились. Первый оказался заместителем начальника областного управления по кадрам. Второй – Капонин, молодой, подтянутый – возглавлял в облуправлении уголовный розыск.

Трофим Кузьмич усадил меня с собой. С другой стороны стола притулились Татьяна и тетя Дуся. Над трибуной, выше наших голов, в траурной рамке висел портрет Геннадия. Перехватив мой взгляд, Фетров, наклонившись через Кузьмина, зашептал:

– Я дал команду. Все-таки это Ленинская комната… А они и портрет забыли. – Он поднял голову, посмотрел на Кузьмина. Тот вяло сказал:

– Это единственное место, где можно собраться. И занятия проводим, и вечера. Чего ж тут грешного?..

– Вот вы всегда так. Это же место для политических мероприятий…

– Сегодня тоже политическое мероприятие, – сказал Кузьмин, хотел еще что-то добавить, но неожиданно отодвинулся от стола и встал. Медали на его груди тихо звякнули. Он осмотрел зал. Все затихли.

– Товарищи! Сегодня мы проводили в последний путь нашего соратника, бойца, друга, любимого сына, мужа и отца – Геннадия Николаевича Петрова. Смерть нелепо вырвала его из наших рядов. Кто-то склонен считать, что к этому трагическому концу капитан Петров пришел сам. Неправда это!

Кузьмин долго молчал. Заговорил совсем тихо, в раздумье:

– Смелость – она всегда остается смелостью. Да, он нарушил наши инструкции. Не стал посылать под огонь более обученных и подготовленных сотрудников. Он принял огонь на себя. Но ведь от этого никто не был застрахован. На его месте могли оказаться сержанты Стеклов, Трухин, участковый инспектор капитан Зимин. Петров знал преступника, ему казалось, что не может даже самый озверевший бандит стрелять в безоружного человека. Он верил, понимаете, верил людям. И мы должны запомнить это светлое чувство, которым обладал наш замполит. Как профессионалы, мы должны до конца быть честными, чтобы детям его, сказать со временем, что отец их был настоящим героем.

Выдержав паузу, Трофим Кузьмич закончил:

– Не надо ради спасения чести мундира искать вину в поступке замполита. Он до конца выполнил свой долг. Он поступил так, как ему велела совесть, как поступали в годы войны… Я это знаю. Я это видел на фронте…

– Простите, – не дав закончить Кузьмину, поднялся Фетров. – Трофим Кузьмич, конечно, заслуженный человек, ветеран. Но полковник Кузьмин глубоко ошибается. Мы, и начальство в управлении придерживается той же точки зрения, не можем брать с капитана Петрова пример. Именно потому, товарищ полковник, что, говоря вашими словами, мы профессионалы. Мы не должны лгать себе. Как мы можем учить новое поколение на поступке капитана Петрова?! Я правильно говорю? – повернулся Фетров к замначальника управления по кадрам. – Насколько мне известно, и товарищ генерал Миронов такого же суждения. Да и в обкоме партии…

Зал загудел. Присутствующие на поминках офицеры, рядовые поставили стаканы, стали переговариваться друг с другом.

– Cядь, Фетров, – тихо сказал Кузьмин. – Ты все-таки на поминках, а не на коллегии управления докладываешь. И что ты трясешься? Я пока начальник РОВД, я и отвечу…

Фетров растерялся, сел, хотел снова наклониться ко мне, но Кузьмин оперся о стол. Тогда Фетров повернулся в сторону полковника из кадров и что-то стал ему говорить.

– Трофим Кузьмич, – сказал я, – наверное, мне надо забрать Татьяну и тетю Дусю и уехать. Там родственники ждут.

– Не прощаюсь. Мы еще увидимся, – сказал полковник Кузьмин. – Машину возьмите в дежурной части.

– Сегодня же выходной…

– Я, кажется, вчера наобещал встреч.

– Не ходи никуда, пожалуйста. Побудь со мной. Впервые за двадцать лет…

Она долго ходила по комнате, но все время возвращалась ко мне, садилась в кресло:

– Любила ли я тебя? Наверное, да. Но потом это как-то забылось. Завертела жизнь. Бессрочная работа, без выходных, без праздников. Был и муж у меня. Но к тебе все примеряла. Не знала уже тебя, а примеряла. Ты для меня оставался символом каким-то…