Юрий Михайлов - Нераскрытое преступление 1984 года

– За эти дни первый раз заплакала, – сказала Таня. – Может, полегчает ей…

Присели на край дивана, рядом с матерью.

– А Генаша в морге. – Таня говорила, боясь заплакать, сбивчиво, торопливо. – Детей я к родителям отправила… Он этот год в милиции работал. В районе большая неприятность была. Его дружинники убили человека. Он потерянным был, говорил, что это его вина, на его совести жизнь человеческая…

Лицо у Тани исказилось гримасой, зрачки расширились, из горла вырывались какие-то слова:

– Сам… смерть… не долго… искать пришлось…

Я поднял ее, отвел в детскую комнату, уложил на диванчик, такой маленький, что удивился, как она могла спать на нем. Сел к телефону, дозвонился до Адольфа, двоюродного брата Геннадия. Он не удивился столь позднему звонку, будто ждал его, только спросил: «Там плохо, да? Мне приехать?»

Сказал ему, что приезжать не надо, но было бы хорошо, если бы он рассказал, что произошло на самом деле. Адольф, любивший Генку больше родных братьев, говорил долго, со всеми подробностями, видно, что он в курсе всех дел.

В общем, Геннадий попросился на работу в райотдел милиции. Начальника отдела зовут Трофим Кузьмич, его тоже наказали по партийной линии за дружинников. Вместе проглядели они оперативный отряд. Трофим Кузьмич взял его замполитом, райком партии утвердил. На бюро им сказали: оба и исправляйте положении, раз виноваты, проглядели. Вот Генаша и работал с утра до ночи. Адольф рассказывал, будто мы сидели с ним рядом, не требуя ни вопросов, ни уточнений. Я молчал, слушал, не перебирая.

Геннадия почти и не видели в этом году домашние. Он стал форму милицейскую носить, звание капитана получил. А работу-то эту, продолжал Адольф, он не знал, страдал, но молчал. Говорил, что нравится: конкретная работа с людьми.

В этот вечер им в райотдел сообщили, что пьяный мужик закрылся в доме и палит из охотничьего ружья в каждого, кто его окликнет. Белая горячка, наверное, началась. Там уже был наряд милиции. Но что могут двое человек сделать? Вызвали по рации подкрепление. Ни начальника, ни зама по оперативной работе в отделе не было. Один Генаша из начальства оказался на месте. Он взял людей в машину и помчался на помощь. К дому не подступиться: бьет этот зверь и в окна, и в двери. А район-то наш, Гена хорошо там людей знал, почти со всеми на комбинате работал. Он расспросил соседей, а те сказали, что это Головков закрылся, из ткацкой фабрики, возчик. Гена вспомнил его. Рассказывают потом, постоял он, подумал и пошел к дверям. Вплотную подошел и говорит тихо так: «Головков, а Головков. Ты что это, хрен моржовый, буянишь? Завтра опять ведь плакать будешь перед коллективом. Но мы тебя уже больше не простим». Молчит тот, в доме-то. Генаша говорит: «Давай-ка, открывай дверь. И ружье сдай мне…»

– А ты с кем? – донеслось из-за двери.

– Один, один я. Ты узнал меня, я – Петров Геннадий Николаевич.

– Подойди к окну, отдам ружьишко. А то я двери подпер – открыть не могу.

Гена вышел к окну, а из него два огненных столба. Один прямо в лицо, второй – в сердце. Второй-то патрон с жаканом был. Гена на несколько метров отлетел. Уже мертвый. Ты и не узнаешь его по лицу-то, изуродовал его, подлец, всего.

Пока перезаряжал тот ружье, милиция вломилась в окна, связала Головкова. Народу – целая улица. Растерзать его хотели, да милиция не дала. А Гену все знали: и по комбинату, и по комсомолу. Господи, сколько, слез было, пока его тело несли…

Остаток ночи я не спал. Тетя Дуся и Татьяна постепенно успокоились. Вскипятили самовар, рассказали за чаем, что дядю Колю пришлось госпитализировать. Микроинсульт с ним случился после смерти Генаши. Но врачи успокоили: он выкарабкается. Родственников много приехало на похороны, остановились у Таниных родителей. Там свой дом, просторный. К похоронам все готово, от милиции его повезут на кладбище. И уже не завтра, а сегодня.

На улице вставало солнце…

К моей скамейке в сквере подошел капитан милиции, представился:

– Старший инструктор политотдела Стулов. Полковник Фетров приказал дождаться вас и проводить до РОВД. Там поминки…

– Я бы не хотел… То есть, я хочу поехать на квартиру погибшего…

– Его жена и мать тоже в райотделе. А потом поедете к родственникам. Так распорядился полковник Фетров.

Ехали молча. Меня усадили на переднее сиденье милицейской «Волги» с радио и маячком. Сержант за рулем лихо вел машину, нахально проскакивал на красный свет. Замелькали старые, красного кирпича неуклюжие дома. В одном из них я жил почти десять лет. Огромные, почти в сто метров длиной коридоры, на весь этаж одна кухня – место общих сборищ. Двери комнат – друг против друга. Все общее: заботы, радости, печали. Сюда частенько прибегал Генаша. Моя мама кормила нас, в остальное – не вмешивалась. Уроки готовили сами, гуляли по просторным коридорам всех четырех этажей, встречались с молоденькими фэзэушницами, прибавляя себе в возрасте. Если нам не верили, то солидно доставали красные книжечки ДОСААФ, которые хранили тайну: возраст в них был записан на два года старше…