Эстер Кей - Братство тупика

Но тот как раз ушел в отпуск, когда я явилась с готовыми текстами.

В отсутствие завотдела можно было сдавать информационные материалы ответственному секретарю, Лиманченко. Он был худой, начинающий седеть одессит. С мягкой улыбкой проглядев мои заготовки, он снисходительно поощрил меня к работе.

Речь шла о спортивных интервью, заметках, которые я принесла. Кое-что нуждалось в правке. Завотделом, Ковалев, только предложил тему, а теперь его на работе не было, и не очень понятно было, кто в итоге отвечает за мои материалы в их конечной стадии. Лиманченко, ответственный секретарь крупной газеты, любезно взял на себя не свою работу и дал мне общие указания, что и как править. Я тут же воспользовалась редакционным телефоном и выяснила у героев материала все недостающие детали. Теперь надо было вносить изменения, и это я тоже сделала быстро и, как выяснилось потом, вполне профессионально. Я подошла к нему снова. Подождала, пока Николай Григорьевич освбодился, поднял голову от макета.

– Ну, что?

– Переделала.

– Клади. Сядь.

Он по инерции еще продолжал выправлять что-то в макете, потом положил мои листы поверх, начал проглядывать. Я сидела прямо и напряженно, сдерживая волнение, и смотрела в сторону.

За другим столом работал художник-оформитель, то и дело выбегавший в коридор и возвращавшийся с сердитым бормотанием. За третьим столом разговаривала по телефону Изабелла Борисовна, постная и всех поучающая сотрудница отдела культуры. Она мне запомнилась еще с прошлого посещения этого учреждения (тогда она решительно потребовала, чтобы я заколола свои волосы).

Вошел сотрудник со снимками в руках, положил их на стол художника, кивнул Лиманченко, оглядел гостью и вышел. Изабелла при виде фотографа мрачно отвернулась с трубкой в руке.

– Все, теперь нормально, – сказал Лиманченко, принимая листы в папку, – только ты, дорогуша, правишь писательскими значками, не редакционными, переучивайся.

Прошла неделя. Выяснилось, что материалы «пошли» без подписи, просто как информашки. Он не хотел брать на себя ответственность и ставить новое имя, не проверив моей полной лояльности и надежности в узком журналистском смысле.

Но первые деньги по «корешку», квитанции об оплате, были мною получены в окошечке кассы двумя этажами ниже редакциеи. Это было счастье. 15 лет, а уже зарплата.

У Сергея Шангина была простая повадка знакомиться с женщинами – он делал снимок практически без спросу, сразу предлагая улыбнуться в объектив, а потом уже имелся хороший повод пообщаться, когда ей преподносилось готовое качественное и не без изюминки фото. Так оно началось и тут.

Я даже не знала, что выгляжу на снимках так необычно, не видела себя такой со стороны. Диковатое впечатление: масса волос, острые плечики, взгляд не от мира сего, лицо правильное, но усталое, девчонка красивая и неухоженная, такой подросток-шалава… Короче говоря, все завертелось сразу – быстро – резко – болезненно, чуть ли не со первой фотосессии.

Мне понравились его черты лица и плотное телосложение, но артистизма в нем не было вообще, просто такой доброжелательный профессионализм, хорошее ровное обхождение со всеми, отсутствие нервозности.

У него, помимо газетных, имелись потрясающие фотографии, я увидела их позднее… Седой фонтан, в котором благодаря тени вдруг угадываешь черты какого-то старца с бородой. Влюбленная пара на площади перед собором ночью. Две гигантские тени – тени, пересекающие соборную площать. Лица женщин. Профили и плечи при свечах. Но это все было потом, я забегаю вперед…

Он насмешливо заметил однажды, когда мы вместе делали материал, что, если бы в свое время учился как следует на журфаке, то мог бы сам писать репортажи, а не только фотографировать.

– Я бы хотела снимать сама, – отозвалась я с улыбкой, – у меня и «Смена» своя есть.

Он согласился меня научить. Я принесла свой фотоаппарат, тетрадочку…

И однажды он что-то такое мне надиктовывал, насчет фокуса и освещения и выдержки – и сказал, что все, выдержки у него больше нет, и обнял меня так, что у меня потемнело в глазах.

Но и это только потом было, я опережаю события.

…Я опять, в четвертый или пятый раз, получала указания от Лиманченко.

– Ты знаешь, – вдруг перебил сам себя Николай Григорьевич, – почему я заставил тебя переделывать этот репортаж?

По улыбке на длинном породистом лице было видно, что ругать меня он не собирался.

– Ну, так почему? – повторил он.