Иван Державин - Сторож и хозяин. Антиподы

А этим троим, упомянутым у светофора, если бы представился случай, он лишь высказал бы все, что думает о них и о власти, которую они представляют. Он стал перечислять свои к ней претензии, но быстро прервал себя, так как решил, что говорить с ними о ней было бы пустой тратой времени – они же призваны защищать ее своими законами. Ну, кто из них, к примеру, согласился бы с его главным категорическим требованием пересмотра итогов бандитской приватизации? Макарыч считал решение этого вопроса ключевым для дальнейшей судьбы России. Народ никогда не простит его ограбление и всегда будет ненавидеть всех богачей, а вместе с ними и охранявшую их власть.

Обо всех политиках Макарыч судил по тому, как они относились к этому его требованию. Он живо представил, как эта троица набросилась бы не него: «Опять „Грабь награбленное?“ Это уже проходили! Это дестабилизирует общество!» Они даже слушать не хотели его возражение, что речь идет не о грабеже награбленного, а о возврате народу подаренного ему богом природных богатств и построенных его потом и кровью фабрик и заводов. Тогда почему эти трое так рьяно защищают своими законами право абрамовичат и дериспаскачат владеть богатством своих отцов?

Вот тут Макарыч, к слову, поинтересовался бы у Миронова, куда он засунул свой социализм, который обещал начать строить в России, если его партия пройдет в Думу. Она прошла, во многом благодаря тому, что народ поверил его обещаниям, как это сделал сам Макарыч, а вместо социализма Миронов вместе с Грызловым, с которым на смерть грызся во время выборов, предложил избрать Президентом России самого, что ни на есть, прозападного либерала и ярого апологета капитализма Медведева.

До базара с Грызловым и Жириновским Макарыч не опустился бы, но, если бы они его довели, обязательно припомнил бы первому его ляп о том, что Госдума – не место для политических дискуссий, а второму – как долго он крутил всем яйца насчет папы-юриста, все-таки оказавшегося, евреем, в чем, кстати, никто не сомневался. Представив, как завизжал бы, брызгая слюной, Жириновский, Макарыч довольно ухмыльнулся. Но тут он вспомнил вопрос, кем был в той жизни, и опять похмурел.

– Человеком был, – проговорил он сердито вслух. Можно сказать, государственным. А это… – Он стыдливо умолк, увидев вынырнувшего из-за спины парня, который на него удивленно обернулся.

А это, продолжил он мысленно, имеет совсем другой оттенок предназначения человека на земле. Не то, что сейчас. В его время это имело большое значение. Он и государство тогда были одно целое, а вернее, он считал себя важным органом государства, от которого зависело благосостояние всей страны. А от государства, в свою очередь, полностью зависели жизнь и благополучие самого Макарыча. При родной советской власти он в его годы, если бы и работал, то по своей специальности, а если бы находился на пенсии, то по своей доброй воле, чтобы, как тогда говорили, заслуженно отдохнуть. Его тогдашних ста тридцати двух пенсионных рублей и ста двадцати жены хватило бы им не только на харчи, но и на подарки внукам. А сейчас, если бы не эти три двести, они могли и не выжить. Эх, выцарапать бы ему у еврея еще тысчонки две, а как? Тот же за них удавится. А уйти от него Макарычу было некуда. Кто его возьмет? Как увидят его морщины и седые волосы, только что не говорят с усмешкой: «Ты же, дед, вот-вот рассыплешься».

– Рассыплешься, – рассердился опять вслух Макарыч и настороженно скосил глаза в сторону.

Пропустив девушку в обтянутых джинсах, он задержал взгляд на ее круглой попке и усмехнулся, довольный тем, что все еще поглядывал на тех, кто по красоте приближался к его Галине в молодости. А так как таких, чтобы были ей равны во всем, он не встречал, то и не много их у него было после женитьбы. И те в основном по пьянке.

Встретивший Макарыча дневной охранник Витя предупредил, чтобы он не вздумал отказаться сесть за стол.

– Наумыч в гневе страшен. Зачем тебе это? Он там такой стол закатил. Тяпнешь грамм сто под икорку и потом смотри себе телевизор.

– Сколько ему стукнуло?

– Пятьдесят пять.

Макарыч пошел и не пожалел. Он увидел, как ведут себя новые хозяева в новой для него жизни.

Стол и в самом деле впечатлял. Длиной метров двадцать, он был плотно уставлен снедью, от которой Макарыч успел отвыкнуть.

Все уже сидели на своих местах и ожидали, когда хозяин закончит разговор по мобильному телефону и даст команду приступать к празднеству. Макарычу досталось последнее место рядом с Витей и напротив уборщицы – узбечки Шахи.