Александр Трапезников - От Смерти к Солнцу

– «У тебя опять болит голова?»

– «Да, и снова в одной точке.»

– «Дай-ка угадаю, и руки холодные?»

– «Дa, ледяные.»

– «А ты проверил дверь?»

– «Да».

– «А почему не спишь?»

– «Ты знаешь. Я задыхаюсь, задыхаюсь кровью и слизью, и этой вонью».

– “ Да, я знаю, ты – сумасшедший».

Я кручу головой, пытаясь найти собеседника. Но, не находя, замолкаю.

Из-под двери, плинтусов, занавесок выползают тени. У них в руках зажаты какие-то предметы, я стараюсь рассмотреть, что это и вижу у одной лезвие, у второй нож, у третьей пустой шприц. Они все собираются посреди комнаты и сбрасывают в одну кучу все вещи, которые они принесли. Куча растет, и приобретает очертания человека.

Он начинает плясать, закидывая ноги за голову. В танце все ближе и ближе приближается ко Мне.

Я убегаю. Забегаю в первую попавшуюся дверь. Закрываю.

Закрыта. Закрыта. Закрыта…

Это склеп. Я посреди этой галереи. Со всех сторон Меня буравят своими взглядами какие-то люди. Кто же они, что их портреты висят на Моих стенах. Я пытаюсь их вспомнить. Подхожу к каждому из них, долго стою рядом. Но не помню.

В дверь кто-то ломится. Он нашел Меня. Из-за двери Я также слышу и голос Музы. Она зовет Меня своим ангельским голоском. Черт, и Она, Она на их стороне.

Комната наполняется смехом. Смеются портреты. Я перевожу взгляд от одного к другому. На всех лицах довольные ухмылки.

От них и смеха у Меня начинает кружиться голова.

Я подхожу к двери и открываю ее. И в этот момент в Меня впиваются все эти лезвия и ножи. И шприцы усиленно вкачивают воздух в аорту.

В паре метров стоит муза, такая же прекрасная, как всегда, и протягивает Мне свою розу. Я протягиваю свои руки к ней. Делаю шаг, падаю, ползу на коленях, на четвереньках, на животе. Успеваю только обнять ее ногу, и, наконец-таки, засыпаю. Ненужная уже роза выскальзывает из ее рук и разбивается о мою спину. Так разбивается мечта.

Я пройду мимо этой комнаты…

Обычный бар. Стандартный. Таких много. Со своей стойкой. Рядом початых бутылок на прозрачных полках. Парой столиков уходящих во мрак. За такими любят сидеть хмурые личности и загипнотизированные парочки. Облизывающийся постоянно кот, с презрением смотрящий на всех и не подпускающий никого.

Единственным небольшим отличием этого бара являлось только его местонахождение. Если большинство пряталось по подвалам, то этот находился на самом верху, но полумрак был все тот же и та же атмосфера.

Пара-тройка постоянных посетителей и вечный Бармен. Ему нравилась его работа. Он угощал людей.

Сейчас он с интересом всматривается в кроссворд, который разгадывают двое его знакомых, потягивая пиво. По лицу видно, что ему действительно интересно, и что знает он это слово, да вот вспомнить не может. Он уже начинает нервничать.

Неподалеку сидит еще один человек и говорит;

– Может быть я смогу помочь?

– Да кто ты такой? – зло и с досадой отвечает Бармен.

– Я – Художник.

– Художник? – смеясь переспрашивает – Да что ты знаешь?

Вновь тихо. Через мгновение тишину нарушает голос Художника:

– Фрейд.

Трое «интеллектуалов» смотрят на него: «Что?

– Фрейд.

И тут озабоченное лицо бармена меняется. Теперь там радость и облегчение. Он даже чуть подпрыгивает:

– Фрейд! Ну конечно же, Фрейд! Зигмунд, мать его!

И снова тихо. Они обдумывают новый вопрос, а Художник маленькими глотками пьет красную жидкость. Когда делает глоток, морщится, на мгновение, а потом лицо все то же. Каменная маска, а в глазах пустота.

Сделав очередной глоток, встает и направляется к музыкальному автомату. Такие раньше стояли во всех барах. Кидает монетку и выбирает пластинку, – потрескивая, начинает играть музыка. Возвращается на свое место.

За всем этим наблюдают остальные и когда Художник делает очередной глоток, отворачиваются к своему занятию.

Он же смотрит сквозь ряд бутылей и слушает старую песню. И кот прислушался и уже не облизывается.

Дверь открывается и заходит высокий человек в длинном плаще. Садится рядом с Художником. Художник все так же, не обращая внимания, смотрит вперед, Бармен наливает человеку в плаще полный стакан. Он его залпом выпивает и просит повторить.

– Эх, хорошо! – смотрит с вожделением на наполненный стакан. – А что это за старое дерьмо играет? Что нет ничего современного? Художник медленно поворачивает к нему голову: