Александр Трапезников - От Смерти к Солнцу

– «Хорошо» – делаю над собой усилие, чтобы произнести это. Я вижу он доволен и весь светится от счастья. Ему так важно, что его послушали, и самое главное похвалили. Вот на миг он самоутвердился. Исполнился весь гордостью за себя, за то, что нужен себе и, как выяснилось, другим. Раз его слушают и прислушиваются. Слушают внимательно и кивают головой.

Он получил то, что хотел и уходит. Я напрягаю мышцы лица, изображая улыбку, которая с облегчением исчезает с закрытием двери.

А вот и старый потертый рояль. Какие только на нем мелодии не играли. Только Я никогда не садился за него. Я не умею играть, да и не хватает в нем половины клавиш от очень частого небрежного использования, что была бы за музыка? Так, «бренчание», грош ей цена.

Еще один звонок и влетает новый комар – пошло новое жужжание, но со старым смыслом. Все одно и то же, ничего нового они не придумывают. Все тот же плаксивый смех и не менее кажущиеся проблемы, облаченные в жалкие и пустые слова. Все то же выдавливание голыми ногами сока из шипов замерзших роз.

Причем жужжание такое сильное, громкое и настойчивое, что его даже слышно у Меня дома.

Я хожу по нему и иногда спотыкаюсь о какую-нибудь вещь. Некоторые пинаю, другие бережно ставлю на видное место.

Уходит и этот человек. Новая улыбка и новое облегчение.

Я выглядываю в окно. В свете луны по лужайке бесцельно бродят мертвецы. Им холодно и они хотят, чтобы Я впустил их в дом, но этого не будет.

Очередной звонок и новый человек. Он сияет будущим. Таких много. Но что мне до него. Мне нет дела до настоящего.

Окончательно закрытая дверь. Все! Я больше не буду натягивать улыбки. Какое ужасное физическое упражнение.

У Меня еще так много дел дома. Я найду елочный шарик и верну его на свое место. Я впущу мертвецов, пусть погреются, и Я сыграю для них реквием на потертом старом рояле.

Я закрываю глаза – я засыпаю.

Я пройду мимо этой комнаты. В ней пусто и ничего интересного. Лишь портреты на стенах. Картинная галерея исполняющая роль склепа.

Может как-нибудь потом. А сейчас Мнe недосуг снова рассматривать эти забытые уже лица. Сейчас Я не хочу их вспоминать. Как-нибудь потом…

Лучше выйду в сад и посижу на моей любимой скамье. Резной, дубовой, но уже такой старой. Она еле выдерживает Мой вес. Ранее целая и крепкая. Ныне треснувшая, чуть ли не превратившаяся в труху. Все время битая дождем и пытаемая солнцем.

Теперь она здесь, в саду, где нет ее инквизиторов. Да еще и в приятной компании. Вокруг вечные нестареющие красные розы с черными стеблями. Сейчас они спрятали свои шипы, но только подойди…

Розы, черная трава, фиолетовые деревья, как крыша, которая не пускает сюда назойливость погоды. Посему здесь всегда сухо, свежо, полумрак и приятная, обволакивающая тишина, без этих звуков, издаваемых птицами и прочими.

Никогда не понимал людей, которые, вылезя раз в год из своих бетонных клеток на природу, слушая соловья, делали блаженное лицо и гордо произносили: «Лепота!». Что ж, шипение гадюки тоже музыка. Почему бы и в ней не найти красоту.

И у Меня как-то жила птица. Я держал ее в клетке, которую ставил на солнце. Я кормил ее зерном, но белая птица молчала. Я вырвал ей язык. Позже Я ее отпустил и она полетела к людям, полная надежд вернуть утраченное. Но люди били ее и выгоняли. Один раз хотели испечь, другой – съесть. Люди…, кричавшие «Лепота!»

Ладно, пойду в мою келью, пересекая длинный коридор, на одной из стен которого, как Я помню, висит зеркало. Раньше, проходя мимо и глядя туда, Я все время пугался. Теперь же Я стараюсь не смотреть.

В комнате отшельника тусклый красный свет. При таком свете легче дышать, воздух, как будто горный, даже чище чем в саду. Иногда даже чувствуешь дуновение ветерка на лице.

Из дальнего угла на Меня уставился телевизор. Словно один большой глаз, без тела и на ножках. Он все время за Мной наблюдает. Когда-нибудь я выбью его. Он вытечет. На его месте будет пустота. Я залезу туда и свернусь калачиком.

В комнате очень сильное притяжение. Тебя так и вдавливает в пол.

Здесь уже давно нет времени. Часы я пристрелил. Они все время шумели своими крыльями – стрелками.

А внутри все так же как и снаружи.

Запекшаяся кровь моих снов застревает в горле и мешает дышать.

Иногда залетает муза. Нежно садится на переплетения моей души. Она играет на них и поет. Тогда некоторое время звучит у Меня в голове ее Музыка. Но постепенно, нота за нотой, забывается и голос фальшивит. Потом и вовсе исчезает. И Я хожу с суровым спокойствием, спотыкаясь об углы моей комнаты. Но вот вновь Она Меня посещает и опять в душе Моей многозвучно. Порой не хватает гармонии и в ней хаотично, но и в хаосе своя прелесть и своя боль.