Марина Рябоченко - Записки из музыкального магазина

Как уже упомянула, редакция стала вторым моим местом работы. До десятого класса много профессий примеривала на себя, но на финише абсолютно растерялась. Окончив школу, я, не в пример другим одноклассникам, осталась лицом к лицу с вопросом «Кем быть?» Заодно с подругой подала документы в педагогический, но на экзамен даже не пошла – быть учителем я не хотела. «Болтаться» без дела в те годы было нельзя – могли привлечь за тунеядство, и потому с началом сентября я стала курьерить в Центральном Банке на Неглинной. Тоже, кстати, пристроила мама по дальнему знакомству – вдруг мне понравится быть финансистом? Шесть месяцев тоски смертной. Кошмарный сон. Лишь несколько воспоминаний на память. Как болела по две недели каждый месяц… Как косились на меня тетушки нашего центрального операционного управления. Моей обязанностью было ходить мимо их столов и собирать отпечатанные платежки. Каким же раздражителем было для этих полноватых, скучающих за своей работой, уже уставших от жизненных неурядиц немолодых дам юное видение в мини-юбке! Они часто обращались ко мне с едкими вопросами и глупыми замечаниями: – Марина, поправь лифчик. У тебя одна грудь выше другой… – как будто тихо, но так громко, чтоб слышали все, могла сказать любая из них.

Наивная и впечатлительная, я бежала в туалет и пыталась отрегулировать уровень грудей, хотя сделать это было совершенно невозможно – тогдашнее женское белье шилось как-то намертво, без этих скользящих по лямке пряжечек.

Сидела я в так называемой «темной» комнате, без окон, весь день при электрическом освещении. Две взрослые девушки – им было за двадцать – занимали соседние столы. В иные дни работы у меня было очень мало, но читать книгу категорически запрещалось, разговаривать тоже. Я впадала в кому, часами глядя в стену напротив… Тогда еще был жив комсомол, и он рьяно боролся с курением. Я в те времена не курила, а вот девчонки, сидящие рядом, несколько раз в день выходили на перекур. Спрятав сигарету в рукав, прихватив флакон духов, они отправлялись в туалет, запирались по кабинкам и дымили… Иногда их прорабатывали на комсомольских собраниях – тетушки из большой комнаты чуяли запах табака даже сквозь крепкий аромат «Красной Москвы»… Все в этом управлении было пропитано притворством и ханжеством, все мне было неинтересно и противно… Не хватало воздуха, я просто задыхалась…

И вот Лариса Ивановна ушла, оставив меня посреди секретарской комнаты. Я, не в силах опуститься в предложенное кресло, развернулась и поспешила в телетайпную – там около стола стоял стул. Аппараты стрекотали без умолку и так громко, что закладывало уши, не слышно было собственного голоса… На сердце было тоскливо – и вот опять я в «темной» комнате, на этот раз одна… Вдруг дверь распахнулась: – Ну как, справляешься? – строгая дама из-за бюро, технический секретарь редакции Валентина Петровна быстро оглядела мой рабочий стол. – Ты чего здесь прячешься? Иди в секретарскую, пока не оглохла… Я послушно пошла за ней, как и велели, заняла кресло рядом с бюро. Имея уже опыт, очень хорошо понимала, как нужно вести себя на работе. Выпрямив спину, сидела молча, уставившись в самовар, который стоял на столике прямо напротив моего кресла. Каждые двадцать минут уходила на телетайп и, возвращаясь, принимала ту же позу.

– Обедать будешь? Столовая на третьем этаже, а буфет прямо от редакции, – подсказала Валентина Петровна.

– Спасибо. Я не хочу, – выдавила в ответ.

А уж как врала! Есть мне очень даже хотелось! Но я и представить не могла, как это вдруг войду в столовую, и меня кто-то увидит, и я буду уплетать борщ на виду у этих небожителей – журналистов. Нет, я чего доброго подавлюсь этим борщом… Сидеть голодной, правда, тоже было неловко. Где-то часов с двух в моем животе начался грозный рокот, и я, любуясь самоваром, то краснела, то бледнела от стыда.

Мой рабочий день заканчивался в четыре часа, затем наступала смена вечернего курьера. Валентина Петровна с первого же дня стала отправлять меня домой в три, а то и в два.

– Иди, иди… Ничего, справимся, – успокаивала она меня.

Я уходила. И не потому, что спешила домой. Просто чувствовала, что мое присутствие ее и раздражает, и сковывает… Я очень переживала – и из-за того, что оставляю свой «пост», и потому, что так напряжено и неловко чувствовала себя не только с Валентиной Петровной, но и со всеми другими людьми в редакции.

В конце второй недели, в пятницу, выпроваживая меня домой, Валентина Петровна вдруг сказала: