Валерий Можаев - Неоконченный портрет. Сборник рассказов

– Выйти из укрытий, в атаку, вперед! – закричал в микрафон комбат. Танк его резко выскочил из укрытия и, вращая стволом, выбирая жертву, устремился на врага. В это время болванка ударила скользом в башню нашего танка, сотрясение очень тяжелое.

Андрей потряс головой, в ушах гудит, боль ужасная, но ему хватило силы спросить:

– Все живы?

– Живы!

– Тогда вперед!

И так целый день. Удивительно, но в такой бойне танк уцелел. Несколько раз пополняли боезапас и вновь вступали в бой. Вечером, как закончился бой, вылезли из танка четыре танкиста, совершенно черных, как головешки; жгли костры, грели воду, отмывались. То же было и с другими экипажами.

– Эх сейчас в баньку бы, да под горячий парок, веничком содрать бы с себя все дубильные вещества

– Ишь, о чем размечтался! Баба тебя после войны дресвой отчистит с песочком, как полы перед Пасхой.

– Бабы нет, пока еще растут невесты, да и погулять хоцца! Годков сего ничего. Не смотри, что взросло выгляжу, продубился в башне. Если до конца войны доживу, жить буду долго. Копченое и вяленое мясо долго хранится.

Разве ж знал капитан Андрей Кондратьев, что встретит День победы под Прагой, а 11 мая сгорит в своем непробиваемом танке №21 от выстрела фаустпатрона в упор, который произведет шестнадцатилетний немецкий мальчишка.

Не дождется его домой, единственного сына, Ульяна Кондратьевна; не будет сын знать, что всю любовь свою она отдаст своему внуку – будущему художнику.

Бабуля моя, по отцу, жила на той стороне Камы в деревеньке Рябчата, что на речушке Медведка, которая впадает в Каму, как раз напротив нашего села, большого села на левобережье. Жила она одна-одинешенька в маленьком домике, половину которого занимала русская глинобитная печь. Помню хорошо, что в колхозе она никогда не работала, да и все 9 дворов деревеньки тоже были вроде бы как частники. Жгли уголь, гнали деготь, у каждого двора было земли гектара по два. Держали коров, откармливали бычков, овец, телочек. Зимой привозили в Елово мясо, яйца, замороженное молоко, масло, шерсть, выделанные шкуры, сушеную малину, ежевику, грибы – как сушеные так и соленые. Все приезжали на справных лошадках – в тулупах валенках. Розовощекие, красивые люди, к тому же все были в родстве, – ближнем и дальнем.

Говор у них был особенный, мягкий, певучий, как у москвичей. Чем объяснить, не знаю, но думаю, что фамилии Можаевы, Лодочниковы, Саблины, Горюновы откуда-то родом из-под Москвы, возможно из города Можайска.

Отец Парасковьи Лукояновны до революции был священником, вроде бы в городе Чусовом. Затем, переехав и основав маленькую деревеньку в Еловском уезде, построил и крупяную мельницу на Медведке-речке, через это владение и был расстрелян в 1918 году красными продотрядовцами, прямо на мельнице. Мельницу сожгли, я видел только часть плотины да омут, в котором всегда хорошо ловилась рыбка. Дом пятистенный, срубленный из лиственницы, у бабули отобрали в пользу бедноты, а ее переселили в самый бедняцкий домик на окраине деревни. Но была и здесь достопримечательность – отличные ключи, что били из-под корней огромных сосен; вода в них считалась лечебной и очень вкусной. Может быть, поэтому бабушка прожила 98 лет, и практически, никогда не хворала. Детей у нее на руках оставалось 11, и как она их всех подняла – уму непостижимо. После войны в живых осталось две моих тетушки да мой израненный в боях и походах отец.

Бабушка всегда была человеком немногословным, но ее все слушались, не только в семье, но и во всей деревеньке. Что она задумает – всё, обычно, по её и выходило. Всегда в хлопотах и заботах. Я не помню ее без дела, если только она не читала, а читать она любила (откуда брала книги – неведомо). Знала она очень многое, да и умела пересказать очень образно. У нее были грубые, но очень нежные руки, бывало прижмет меня к себе, приласкает, погладит по головке, перескажет сказочку какую али быль…

Жаль что память моя не хранит всего того, что она мне рассказывала.

Мама-стара , так ее называли, жила очень скромно, но всего у нее было для нас в достатке. Даже гостей принимала по-человечески. Всегда было, что поставить на стол. И скромный уют, какой-то особенный всегда был в ее доме, чистота и опрятность во всем. Полы были всегда чисто вымыты, стенки расписаны незатейливой росписью. Печь никогда не дымила и была побелена очень чисто. На окнах цветы и ситцевые яркие занавески, стекла окон всегда чисты, как будто их только что помыли. По полу половички цветные, собственного ткачества. Круглые коврики на крыльце и под порожком. Двери обиты аккуратно выделанной шкурой медведя (или лося, не помню точно), утеплены хорошо, в сенцах всегда полы выдраены до воскового блеска, голиком с песочком, и всегда развешаны лечебные травы, издающие такой аромат, что аж голова кругом. В доме имелся мед и восковые свечи, в переднем углу, меж двух угловых окон – божничка, украшенная красным рушничком, и ладанка, источающая пряный запах ладана.