Array FOX - Черемуховый торт с новокаином. Повесть-рецепт

– Александр Валерьевич, у меня к вам врачебный вопрос. – И, взяв Полудина под руку, увлек за собой. Пробормотал уже на ухо: – Санек, выпить хочешь?

– Я на посту не употребляю. Забыл? – укоризненно зашептал, почти зашикал на него в ответ Полудин, но упрекал не беспутство коллеги, а его забывчивость.

– Да, – протянул Пирогов, – пост у нас самый что ни на есть боевой – пограничный. Почище, чем у Харона, будет…

– Повод, что ли, есть? – прищурился ординатор, любопытствуя.

– Вчера Устинов умер. А я ведь его тянул-тянул…

Полудин фыркнул: эка невидаль, мол. Глянул за спину Пирогову – там, на кушетке у стены в тускло-зеленом коридоре, еще с ночи сидел старик Есипов. На вид – профессоришка в пиджаке, купленном добрых полвека назад, из которого усохший старик давно вываливался. Судя по старомодному, широкому обручальному кольцу, брак Есипова был ровесником пиджака. Нынче тут, в палате, умерла его жена – такая же высохшая и на просвет прозрачная старушка. Есипов узнал об этом еще ночью, а все сидел, теребя суставчатыми пальцами жалкий полиэтиленовый пакетик с не пригодившимся питьем. Не плакал, а только по временам, забываясь, тряс головой, как лошадь, разгоняющая мух, – пытался, видимо, отогнать мысли, что кружились над мертвым телом. Полудин, вдоволь навидавшийся таких, усмехнулся Пирогову:

– А что переживать-то?

Трагедии пациентов и их близких, как нынешние майские грозы – Поклонную гору, обходили душу Александра Валерьевича стороной. Стоны всегда доносились до него только из-за стены, а слезы всегда утирались перед его появлением. Поэтому теперь Полудин искренне не понимал и не способен был разделить кручину Пирогова. Однако ее природа оказалась вовсе не человеколюбивого, а чисто бюрократического свойства:

– Так ведь Антон Антонович мне теперь затолкает огурцов per rectum за то, что я его держал два дня сверх срока, продиктованного министерством. – Пирогов театрально воздел руки к небу. – И проблем со страховой не оберешься. А как мне его было отпустить, если ежу понятно: разовьются осложнения! Хотел, называется, доброе дело сделать…

– Не-не-не! – энергично замотал Полудин головой. – Инициативу проявил – подставился. Или, еще хуже, подставил кого другого. Эдак, брат, быстро сопьешься. Тут я тебе не товарищ.

– Н-да… – вздохнул несмелый искуситель-Пирогов, без боя отступаясь от принципиальной жертвы. – А из безалкогольных напитков в баре нашего заведения один только молочный коктейль из пропофола 3 3 Пропофол – короткодействующее предназначенное для внутривенного введения снотворное средство. За свой амнезийный эффект и внешний вид белой жидкости пропофол прозван врачами молоком забвения. …

И ретировался в сторону кардиореанимации – искать забвения там.

Вновь замелькали перед глазами Александра Валерьевича перевязки, дренажи, тампоны, швы, катетеры, стомы. И к тому времени, когда Полудин, освободившись уже под конец рабочего дня, возвратился в ординаторскую, злосчастный торт был подчистую съеден сослуживцами.

Дома, раскопав на антресолях подшивку советских ботанических журналов, Полудин выяснил: черемухе предстоит цвести еще как минимум неделю, и впал в уныние. Запах ее мерещился теперь Александру Валерьевичу всюду, даже в квартире, где он держал окна закрытыми, боясь коварных весенних сквозняков. Так что казалось, в городских скверах и парках не осталось иных деревьев, кроме одного – злосчастного.

***

Новая жизнь не началась для Александра Валерьевича с понедельника. И прежняя размеренная не вернулась: Полудина, с опаской заглянувшего в дверь ординаторской, встретили усмехающиеся сослуживцы и очередной развесистый букет.

Хирурга стало не узнать. Голос его, прежде вступавший в резонанс с больничными потолками и громоподобно разносившийся по отделению, стал пресекаться через слово. В ладной высокой фигуре ординатора, ныне ссутулившейся от неразрешимости загадки, мучившей его, начало проступать что-то комичное. И здание alma mater, в плане имевшее форму трехлучевой звезды, теперь больше напоминало Александру Валерьевичу бермудский треугольник.

Весь обеденный перерыв хирург провел у проходной, где в синем шорохе бахил пролегала граница между больными и здоровыми. Сидел на парковой скамейке, бог весть когда и какими путями оказавшейся в больнице. Высматривал среди посетителей женщину в бордовом, мысленно краснея от нелепости этой затеи, но все-таки не оставляя наблюдательного пункта.