Array FOX - Черемуховый торт с новокаином. Повесть-рецепт

Ординатор захандрил. Некстати вспомнилась ему легенда о букете красных цветов, что каждый день из года в год появлялся на могиле Матисса в Ницце. И Александр Валерьевич задался вопросом: не вознамерился ли кто-то превратить врачебный кабинет в его последнее пристанище?

Над ним стали незло посмеиваться сослуживцы: «Смотри, Валерич, – говорил коллега-хирург Пирогов, носивший свою прославленную фамилию важно, как знамя полка. – Сначала букеты, а потом, не ровен час, и серенады тебе станут петь под окнами больницы. Непорядок!»

Терзаемый мнительностью, Полудин один не смеялся. «Черемуха… – бормотал он в задумчивости, а про себя добавлял: – Чертовщина…»

Как водится, вслед за громом среди ясного неба, и снег посыпался как из ведра.

Цветы облетали быстро. А вот чертовщина оказалась закаленной – не боялась солнечного света и новую весточку о себе подала скоро – в ясный полдень, когда ничто не предвещало беды, и даже у Лебедева из шестьсот сорок первой наконец-то начали срастаться швы.

На сей раз Александр Валерьевич обнаружил у себя на столе торт. В другое время и не удивился бы, да только торт оказался черемуховым, и черный бисквит его украшали белые кремовые цветы. Над кондитерским изделием восседал Витька Ташин – молодой человек с улыбчивым лошадиным лицом. Завидев Полудина, он, нисколько не смущаясь, отправил в рот изрядный кус. Проговорил с трудом, но без следа раскаяния:

– Пости, Саня, не уежался! Уснота!

– Откуда это? – неприязненно кивнул на торт Полудин.

Ташин не торопясь прожевал, облизал пальцы, блестящие от сиропа:

– Да девчонка принесла… Из родственников. Такая… – Он покрутил руками в воздухе, нащупывая нужное слово. – В бордо… Только что вышла, прямо перед тобой. Э, Саня, ты куда?

Выскочив из ординаторской, Полудин успел увидеть в дальнем конце коридора тень, шмыгнувшую за угол, ринулся следом, еще не зная, что сделает, если настигнет, как вдруг услышал за спиной слабый прерывающийся голос:

– Александр В-валерьевич!

Хирург остановился нехотя, не сразу оторвав взгляд от опустевшего коридора, но все-таки раздумал догонять и обернулся. С дивана в холле поднялось и робко засеменило к нему воистину жалкое создание: некрасивая, вечно заплаканная девица с красными опухшими глазами и белесыми космами, стянутыми на затылке в пучок, не менявшая, сколько Полудин видел ее, застиранного и вылинявшего платья – какого-то лилово-гангренозного оттенка.

– Здравствуйте, дочь Орфеевой, – обреченно вздохнул ординатор и поежился.

Встреч с этой особой, всегда провожавшей его долгим скулящим взглядом, Александр Валерьевич как мог старался избегать. У ее матери, которую Полудин выписал сегодня, прямо на операционном столе обнаружилась не диагностированная запущенная онкология. Причем неоперабельная, что ординатор скрыл. Нет, не из сострадания, не ради того, чтобы пощадить чужие чувства, но только потому, что так было удобнее: разрезали, увидели, что сделать ничего нельзя, зашили, сообщили родственникам, что все сделано, а правду пусть уж они сами после выписки добывают по поликлиникам. Здесь им, в конце концов, не онкоцентр.

– Вот, мама просила вам передать… – В руках у девчонки явился конверт.

Полудин скривился, замахал руками.

– Пожалуйста, возьмите! Она не успокоится…

Дочь Орфеевой попыталась схватить Александра Валерьевича за рукав. Тот брезгливо дернулся и цапнул конверт, видя в нем избавление от несносной посетительницы.

Пару дней назад девчонка уже одаривала хирурга – изображением святого Георгия в рамочке. Почти такой же Георгий, только побольше ростом, украшал стену фойе при входе в клинику и мозолил глаза Полудину каждый божий день. Должного пиетета к Победоносцу Александр Валерьевич не выказывал и даже позволял себе с ним фамильярничать. Еще бы, у святого, взявшегося покровительствовать больнице, только и было хирургического инструмента, что копье. И Змий всего один. А у Полудина этих змиев – по четыре метра в каждом животе. Так что дареную картинку он пристроил в ординаторской – с глаз долой – да и забыл о ней.

На счастье хирурга, искавшего путей к бегству, в холле показался Пирогов.

По всей видимости, в его лице знаменитый хирург-однофамилец согрешил с татаро-монгольской ордой, также промышлявшей кровопусканием, хотя и несколько иного рода, отчего наружность Пирогова-младшего приобрела явственно азиатские черты. Никогда не смеявшийся (должно быть, чтобы не растревожить свою важность), теперь коллега Полудина просительно растягивал губы в улыбке, из-за чего узкие глаза его стали совсем уже монголоидными. Спешно приблизившись, Пирогов изрек: