Владимир Фомичев - Игра. Памяти Иосифа Львовича Черногорского

Как-то раз в подземном переходе к нему обратился пожилой прохожий:

– Здравия желаю, товарищ гвардии старший лейтенант! Не узнаете?

– Извините, не припоминаю.

Лева и прежде не отличался хорошей памятью, в особенности на имена и цифры. Выручала способность мыслить образами. Так, однажды, забыв, как зовут обожаемую внучку, нарек ее королевой (с той поры Настена не без гордости носит этот титул).

– Ну как же? Ваш ординарец. Петро.

Нелегко распознать в грузном, отекшим лицом мужчине шустрого красноармейца.

– Петруня? Живой! Ты, балда, меня напугал.

Ну, поговорили, покурили, повздыхали.

Прощаясь, Петро и сказал:

– Вы, уж, меня простите, товарищ старший лейтенант, ведь это я тогда на вас стуканул. Да и раньше …тоже я. Время такое было… Снимите грех с души – простите.

– Понимаю, зла не держу, – командир снял шляпу и театрально поклонился, – С первого дня знакомства верил тебе на все сто. Выходит, не я, а ты подлинный талант!

Разве можно сравнить поезда с самолётами? Полёт – вырванные из жизни часы. А иногда и того больше.

То ли дело поезд. В особенности летом. Неповторимый запах прогретых шпал, убаюкивающий стук колёс, позвякивание ложки в стакане с чаем, непременно в архаичном подстаканнике, и пара кусочков сахара на обёртке. За окном проплывают унылые, но милые сердцу пейзажи. Год за годом одни и те же. Время над ними не властно. Меняются руководители, лозунги, а им всё нипочём. Зимой и летом фуфайки, кирзачи, у женщин – платочки. Правда, кое-где попадаются бейсболки, венчающие рябые обветренные лица. Они смотрятся аляповато, словно клюшки для гольфа в руках сельского пастуха.

А вот и станция. Горячая варёная картошечка, домашние солёные огурчики. Склизкие грибочки. Как в городской квартире ни готовь, так никогда не получится. Коньяк спешно убирается и достаётся она – царица застолья. И пусть не холодная и не в рюмке, зато всегда и у каждого. Только здесь, в купе, женщины по этому поводу не ворчат, а суетливо раскладывают припасённую снедь. Но кому нужны сыры да колбасы, когда в газетке дымится картоха .

Ближе к вечеру будем проезжать раков . Пиво надобно поберечь, вдруг на вокзале не будет.

– Не боись, бабули выручат. Да и проводницы запас имеют. А то как же.

Бывалый командировочный – сосед незаменимый. В его бездонном портфеле есть всё – даже ключ от туалета.

Тук-тук. Чок-чок.

И разговоры. Нет, разговоры в самолёте, а в поезде – беседы. И что удивительно, друг друга слушают! И верят. Верят, казалось бы, в самое невероятное.

Курим в тамбуре. Торопливо. Не глядя в глаза другим пассажирам. У нас своя компания, у них своя. У нас, конечно же, лучше. У них музыка, дети. У нас… У нас – компания.

Уж и раки съедены, и женщины прибрали на столе, а беседа не прекращается. Она перемещается в коридор. А потом, если имеется за что, в закрытый – поздно уже – вагон-ресторан. Ежели золотого запаса нема, то и в тамбуре ничего – к туалету ближе.

Пьём там же, под конфетку. И она, конфетка, нескончаема. Как неразменный миллион. Как Вечный жид. Как дорога.

Пройдут года. Колёса устанут и сменятся новыми, а она вновь и вновь будет появляться из кармана командировочного, деликатно напоминая, что мы в этой жизни люди, а не просто пассажиры.

Дом начинается от печки. А печка у каждого своя. Попытки унифицировать чувство патриотизма с помощью центрального отопления желаемого эффекта к счастью не дают. Ибо рецепт сей годится только для душой ленивых. И ничего дурного в том, что каждая печь дымит по-своему: горьким запахом осины или благоуханием кизяка. У настоящей печи должна быть индивидуальность.

Вспоминается случай, когда пригласил старого знакомого оценить внушительное, с моей точки зрения, творение молодого старательного специалиста. Дядя Толя, тщательно подбирая слова, недолго курил и вынес окончательный приговор: «Каменщик клал, не печник!»

И то правда с его работами не сравнить: одна богата и помпезна, другая – скромна и функциональна. Любая созвучна настроению мастера, чаяниям заказчика.

Печь, как и хозяин, ветшает, оставаясь преданной, словно колченогий пес. Затирка ее шрамов сродни разглаживанию морщин на лице – занятие пустое, даже смехотворное. Уж очень хочется продлить голубушке жизнь, однако без риска потревожить память и душу не обойтись.

Оставим на этом сентиментальности за кадром и перейдем к делу.