Игорь Аркадьев - Записки старого доктора

Разумно было бы предположить, на мой взгляд, что если некое государство прекратило существование, автоматически прекращают существовать и все составляющие этого государства, например, уголовное и гражданское законодательство, закон об административных границах и т. д., то есть всё, что регулировало его нормальное функционирование. Тогда население, почесав маковку, начало бы самостоятельно самоопределяться, например, в пределах какой-нибудь экономической, этнической, культурной или религиозной общности или их смеси, типа, русскоязычные к русскоязычным или православные к православным, все прочие ко всем прочим и т. д. А западный цивилизованный мир оказывал бы всяческую помощь людям, оказавшимся в столь трудном положении, дабы ничто не помешало им реализовать на практике высшую ценность демократии – самостоятельно определить свою будущую судьбу и юридические правила своего независимого существования. Но тут, неожиданно, появляется очень грамотный американский аналитик и, поправив очки, справедливо возражает, что СССР был составлен из разных государств, причем не одновременно, и при аннулировании империи должны остаться эти её составляющие, уже готовые к самостоятельной жизни и благоприятному развитию в условиях всеобщей свободы и демократии, бережной заботы государства о своих гражданах и братской любви этих граждан друг к другу и своему государству в ответ на его заботу. Аминь.

Но теперь уже мы, неразумные, чешем маковку, заглядываем в справочники, и возражаем, что тогда, например, Молдавия должна быть разделена на первоначальные территории, из которых была собрана в 1940 году и получила своё название, Абхазия и Южная Осетия никак не могли оказаться в Грузии, а если говорить об Украине, то здесь совсем беда с целостностью территории. Я уж и не говорю о принадлежности Крыма в таком случае. Тут придётся и остальную территорию покромсать так, что останутся только рожки да Винница. «Как же быть?», – снова обращаемся мы к очкастому американскому аналитику за разъяснениями. «Нет, ребята, – говорит он нам, неразумным, на приличном русском, – вы не поняли совсем. Я не говорил о вхождении в СССР. Я имел в виду положение дел на момент распада государства». И убежал по своим американским делам. Чешем макушку снова. Тогда как в Украине оказался Севастополь? В нагрузку, что ли? А может быть тогдашнему президенту России по имени Боря больше нельзя было наливать на банкете в Беловежской Пуще? В любом случае здесь как-то невольно ощущается чья-то шаловливая ручонка, пытающаяся не пустить события на самотёк, даже если нужно всего лишь плеснуть чего-нибудь лишнего в рюмку Бориса.

Кстати говоря, такой умненький американский аналитик был в то время совсем не вымышленным персонажем на просторах упавшей империи. Я вспоминаю одну из передач местного приднестровского телевидения в начале 90-х, темой которой был очередной по бесконечному счёту раунд переговоров между юридически правильной Молдовой и сепаратистским Тирасполем с участием тогдашнего представителя ОБСЕ в Молдове, седого мужичка, прилично говорившего по-русски, правда, с сильным американским акцентом. На вопрос корреспондента, а почему нельзя провести в Приднестровье референдум, узнать мнение населения и, если оно захочет независимости, не признать эту независимость, седой мужичок быстро ответил, что эта территория слишком мала, чтобы быть государством. Но дотошный корреспондент не унимался, он спросил, а как же существуют государства меньшие по территории и населению, например, Андорра, Фарерские острова, Гибралтар, Люксембург, Лихтенштейн, Монако и т. п. А потом, вдруг референдум покажет, что люди хотят жить в составе России? А это уже немного больше, чем Монако… И тут седой мужичок как-то заспешил, попытался что-то нервно сказать, потом остановился, опять побежал в сторону участников переговоров, снова остановился, собрался с мыслями и, наконец, произнёс эту сакральную американскую фразу: «да никто не даст вам этого сделать». Всё, мы поняли, макушку больше чесать не будем.

Теперь хочу напомнить, что борьба с империей и её наследием поначалу происходила под лозунгами, требующими покончить со всем коммунистическим в разных словесных интерпретациях этих лозунгов. Со всех сторон гневно требовали положить конец партийному произволу коммунистов. Ура демократии, плюрализму (тьфу) и свободе слова. Пора покончить с махровым наследием прошлого и начать, наконец, строительство общества на основе принципов равенства, братства и законов западной доброжелательной цивилизации. Ура. Но довольно быстро и при этом как-то незаметно о коммунистах и партии почти полностью забыли. И года не прошло. Как-то потихонечку стали появляться лозунги о самосознании нации, о праве этой нации на независимость, что уже после империи выглядело довольно странно. А от кого независимость? Империи то и её угнетателей в коммунистическом облике уже нет! Появились рассуждения о коренных нациях, которые, поскольку они коренные, должны иметь больше прав в осуществлении собственной идентичности. Чем кто? Чем другие нации, некоренные. Великий поворот в демократии: от свободы слова к дискриминации. А зачем? А если мы вспомним основную идею очкастого аналитика, мы быстро поймём – зачем. Из всей этой неорганизованной массы бывшего советского населения необходимо было быстро и эффективно выделить группировки, наиболее расположенные к внешнему управлению и в наименьшей степени, насколько это возможно, связанные с тем, что осталось общим на всей этой несчастной территории – русской культуре вместе с её ядром – русским языком. Я очень хорошо помню трансляцию одного многолюдного митинга из Кишинёва по молдавскому телеканалу, темой которого была эта самая национальная идентификация и борьба с наследием русской оккупации. С большим числом гостей из разных бывших советских пострадавших республик, в том числе, прибалтийских. Так вот, один из ораторов очень пафосно извинялся перед присутствующими, что он вынужден обращаться к ним на языке оккупантов – русском.