Евгений Жироухов - Короткое лето свободы. (Повести и рассказы)

Конвойные довели бригаду до её шурфа, и зэки разбрелись по своему предписанию. «Дровянщики» потянули сани к кромке тайги, «костровые» разожгли приготовленные с вчера растянутые в линию костры. Понятно-дело проводил взглядом бредущих цепочкой «дровянщиков» и сам, немного погодя, двинулся в том направлении.

… Еремеев висел в верёвочной петле, привязанной к толстому сучку невысокой лиственницы. Тело его дёргалось, голову с перекошенным гримасой лицом неестественно свернуло в сторону. Носки сапог, на растянувшейся под весом веревке, чуть касались снежного наста. Понятно-дело, будто, и не удивившись, без возгласов, выдернул из-за голенища заточку, чиркнул по натянутой веревке. Тело шмякнулось на снег, и бывший «медвежатник» сильным, уверенным рывком пальцем оттянул впившуюся в горло висельника петлю.

– И чо надумал, дурило? – спокойно сказал Понятно-дело, когда Еремеев открыл глаза и задыхающе хватал ртом воздух. – Грех, ведь, страшенный…

У Еремеева крупные слёзы текли по обмороженным щекам и он непонимающим взглядом смотрел на Понятно-дело. А тот сунул себе в карман верёвочную узловатую петлю, сказал «отдыхай пока» и направился обратно к шурфу.

Вечером, после смены и ужина, зэки, разлегшись по нарам, постанывали, стонами выпуская усталость из измученных тел. Еремеев по своей обязанности раскочегарил чугунку и ждал вопросов «смотрящего». Но тот молча сидел рядом, дымил «козьей ножкой». Еремеев сказал сам виноватым голосом: – Действительно, дурость какая-то получилась. И весь день на морозе с мокрой мотнёй. Наверное, всё своё будущее потомство заморозил. Понятно-дело никаких слов за вечер не произнёс, только засыпая, буркнул: – Ночью, смотри, печку не погаси.

Когда ночью Еремеев тихо сполз вниз, стараясь не разбудить нижнего соседа, и подкинул в печь порцию полешек, к нему тихо подсел по тюремному, на корточках Понятно-дело и принялся набивать самокрутку махрой из кисета. Еремеев и понимал, что не «по масти» матёрому взломщику сейфов выражать сейчас ему сочувствие, успокаивать, жалеть, призывать к волевой стойкости. Как какой-нибудь пионервожатый или замполит. – Ты – молчун, – тихо произнёс Понятно-дело. – Даже со своими политическими базара не ведёшь. О чём-то всё в потайку мозгой кумекакшь… По жизни своей я молчунов уважаю.

Понятно-дело опять замолчал, дымил своей цигаркой. Потом спросил, почти как следователь, врасплох: – На рывок со мной пойдёшь?.. Я же вижу – тебе без воли муторно.

Еремеев встрепенулся всем телом, посмотрел в упор на Понятно-дело. Но ничего не ответил. – Если ты в петлю полез, значит, тебе не боязно будет ради воли на смерть пойти. Подыхать – так на свободе… По первой своей ходке в Иркутском централе я и полгода не выдержал. Рванул не глядя, не готовясь. Ух, как воли захотел. Думал, стрельнут вдогонку – ну и ладно, издохну по дороге на волю. На крытке чалиться – это ещё хлеще, чем в лагере на работах. – Да, – сказал Еремеев, – уже не задумываясь над ответом. – Только спланировать нужно и рвать по весне. – Ты, Инженер, в картах кумекаешь? Ну, в тех, на которых рисуют моря, реки, города всякие? – Кое-что соображаю. – Нарисуй. Где мы теперича торчим.

Еремеев щепкой на полу нарисовал полукруг. Показал – где Магадан, где на севере – Ледовитый океан, на юге – Хабаровск. – А Москва – вот здесь, – Еремеев провел длиннющую черту за пределы своего чертежа. – Это страшно далеко.

Понятно-дело хмыкнул и переспросил: – А сколько туда-сюда верстов будет? – В любом направлении на север и юг по тысячи с гаком. До Магадана меньше будет, километров шестьсот-семьсот. До Якутии, вот здесь, примерно столько же. Но там тоже безлюдье сплошное. – Ну, в Магадане – вертухаевских собак дразнить. Там делать нечего… А где на твоей картинке Байкал?

Еремеев провёл еще одну длинную черту, но раз в пять покороче, чем до Москвы и ткнул щепкой. – Вот здесь, примерно. – Ишь ты, – сказал Понятно-дело, протянул руку и потрогал то место пальцем. – А туда – сколько? – Туда, около тысячи, примерно…

Утром, на «подъёме» кто-то из глубин барака крикнул весёлым голосом: – Инженер! Твоя очередь с парашкой прогуляться!

Понятно-дело надменным голосом «смотрящего» прокричал в ответ: – Ошибся, милок! Это твоя очередь парашу выносить.

А полярная ночь вовсю давила морозами. «Дровянщикам» уже не нужно было рубить топором стволы чахлых полярных сосенок и лиственниц. При ударе ногой они ломались, как стеклянные. На глазах замерзали слёзы. Ноздри слипались от вдыхания стылого воздуха. Сердце в ломанном ритме качало ледяную кровь.