Владимир Черногорский - Панацея. Художник должен быть голодным три раза в день

– Да у меня все туфли на высоченном каблуке!

– И слава богу.

– Я не о себе, о тебе думаю: мои 179 плюс шпилька…

– Ааа, – мне полегчало, – Не страдай: разница в росте украшает мужчину и льстит его самолюбию. Смелее! Выбирай самые что ни на есть высоченные и бежим – таксист уже икру мечет.

В ожидании первого звонка бомонд курил на ступеньках Театра: сплетни, то да се…

Как тут подкатываем мы…

Прожженные эстрадники и молодые, но уже всемирно известные, филармонисты восприняли диспропорцию с пониманием и откровенным восторгом, чем окончательно вогнали Макуху в трясину смущения. Она предприняла, было, попытку чуточку согнуться, но, получив резкий тычок под ребро, выпрямилась и продефилировала, глядя строго перед собой. Раздвинув чиновничью кучку карликов с фигурами опереточных теноров, наша четверка прошествовала в партер.

В антракте, прикупив в буфете полдюжины шампанского, мы сбежали домой – смотреть и тем более слушать вызывающую пошлятину стало невыносимо.

Случай второй

Инцидент имел место аккурат на восьмое марта. Е загодя укатила домой, а я – грешник – позвал отметить событие знакомую продавщицу из Универмага на Ленинском (когда-то пытался купить в нем приличную кепку). Звонок в дверь застал вашего покорного слугу в предвкушении, а гостью – у плиты.

– Здрасти, – только и сумел выговорить, разглядев над головой белоснежную улыбку Макухи.

Пройдя в единственную комнату и оценив праздничное убранство (брют, коньяк, гвоздики), беглянка схватила тряпку и начала неуклюже волозить по полу. Столь непривычное и одновременно пугающее зрелище сдуло меня в туалет, где я заперся и принялся названивать друзьям с мольбой о помощи. Откликнулся (в основном на посулы) лишь один, самый отчаянный. Он и поныне скрывается в Соединенных Штатах Америки – заодно от российского правосудия.

Роковую роль в наших с Е взаимоотношениях сыграл приезд ее матушки, с облепиховым вареньем и пирожками. И то, и другое обожаю по сей день, да и возможная теща показалась женщиной доброй, без закидонов. Однако аромат провинциального семейного уюта явно не вписывался в мои дерзкие планы на ближайшие годы. Короче – струсил.

Много лет спустя встретил Макуху, проезжая в районе площади Ногина. Она выходила из подземного перехода: стройная и тихая, как всегда.

А я, как всегда, струсил…

Скучнее исполнившихся желаний только пыльный телевизор

Классная вещь глобус. И весьма полезная: присел, поел и вновь зашагал. Хочешь по часовой, хочешь – против. Если хорошо принять на посошок, то можно и зигзагом. Золотой за щеку, талисман на шею, группу крови крупно на лоб (потеряешь, не жалко). Сапоги-скороходы истрепались, память за ними не поспевает. Не беда: малозначимое сдует, ценное врежется – хоть целиком, хоть осколком.

У мегаполисов нет лица, только чрево. С городами поменьше ситуация немногим благополучнее: хорошо, ежели где-нибудь в центре приютился старый квартал, а так – разглядеть индивидуальность возможно, пожалуй, с высоты птичьего полета. То ли дело провинция. И пусть она одинаково рябенькая, но все одно какая-нибудь конопушка да запомнится. Опять же, найти в захолустье городского сумасшедшего во сто крат проще. А кто как не эти чудаки и есть истинное лицо места, его прошлое и настоящее. Приведу лишь несколько примеров: корова, безнадежно жующая валенок из помойки напротив гостиницы «Интурист»; безумная старуха (бывшая любовница атамана Семенова), швыряющая горшки с геранью на головы офицерских жен.

Топтание глянцевого путеводителя сравнимо с лобызанием фотографий селебритиз – глубоко не забеременеешь. Посему сворачивайте с пахнущих мылом магистралей и ныряйте за пазуху, к сердцу поближе.

Впотьмах с трудом различил невысокое крыльцо. Дверь раскачивалась на невидимом сквозняке. Вошел. Кашлянул. В ответ тишина. Нащупал выключатель. Дом, видимо, был когда-то сельской школой: рядом с засиженными портретами классиков скабрезности нацарапаны, порой остроумные. Под ногами шуршат пакетики из-под чипсов и ореховая скорлупа, тянет кислым. Так и есть – забегаловка.

– Эй! Живой кто есть?

– Вторая направо. Сейчас выйду.

Физиономия мятой подушкой протиснулось откуда-то из темноты:

– Турист?

– Вроде того. Извините, что разбудил. Коньяк есть?

Пока бармен ходил за бутылкой, наведался в оставшиеся аудитории. В одной ночлежка, в другой огромная печь, в третьей – на актовый зал похожей – вместо стульев расположились надгробия. Рационально. Все в шаговой доступности: поел, отдохнул, сожгли, похоронили. «Эхма, куда занесло! Видать, перешагнул через сегодня. Вчера, да, мы тратили уйму времени на дорогу, отвлекались на мелочи, но именно они и украшают жизнь, делая непохожей на математическую формулу. Если это наше завтра, то каким будет послезавтра? На какую из классных комнат повесят замок? Или перепрофилируют? Тогда во что? В любом случае прошу бар упразднить последним. Пусть хмельная душа мается невыспавшейся и непогребенной, зато не так тоскливо».