Владимир Черногорский - Панацея. Художник должен быть голодным три раза в день

Набухла МХАТовская пауза. Раздираемые любопытством мы затаили дыханье. Я прижал к земле бьющийся в нервическом припадке хвост легавой. Рассказчик медленно разлил по «полтинничку» и нехотя обронил:

– Н-да…

– Не вынай душу. Чем кончилось? – шляпа облизнул пересохшие губы.

– А я почем знаю? – тренники развел руками, – Полкан подписку давал о неразглашении. Человек он военный – слово держать умеет. Известно, правда, что с тех пор старые проблемы его покинули. А женщину ту Панацеей звали. Ну, будем!

Мы выпили, не чокаясь. Каждый думал о своем, о наболевшем. Но все вместе – о Панацее. Представлялась она красивой и жутко сексуальной. Дать волю эротическим фантазиям не позволил начавшийся ливень. Он загнал рыбаков в палатку, я же поспешил домой. Трехлитровку с огурцами оставил у костра – мужикам на утро.

По дороге на дачу изрядно промок. Одна радость – дождик смыл кровососов, и пропала необходимость обкуривать жилище восточными благовониями, кои оскорбляли тонкое чутье крапленой охотницы, а во мне тревожили воспоминания о былых подвигах в славном городе Сайгон***.

Наскоро отужинав холодной говядиной, перебрались в спальню. Сьюзи театрально развалилась на подстилке, не сводя глаз с хозяйского ложа, словно прицеливалась. Ее ночной маршрут был известен до мелочей: поначалу она вздыхала на островке мебельного поролона, упрятанного в брезентовый пододеяльник, затем мигрировала на пустующую гостевую кровать, а как только я терял бдительность, перекочевывала к папе, под бочок. Если ночь выдавалась душной, собачка проделывала тот же путь в обратном порядке.

В этот раз отчаянно не спалось: я беспрестанно ворочался, выходил на крыльцо покурить, даже пробовал читать какую-то муру, но – все напрасно. Из головы не выходило предложение странного доктора медицинских наук и рассказ отставника. Разноперая школа жизни, два диплома о высшем образовании, два брака (и не только) – все, все протестовала супротив сколь-нибудь серьезного отношения к рыбацким байкам и сомнительного во всех отношениях рецепта загадочного психотерапевта. Однако, утопающий хватается за соломинку, а я рассуждал примерно так: сравнительно недавно люди и представить не могли запруженные машинами улицы, огурцы, выращенные на околоземной орбите, свекровь в бизнес-классе с шестимесячной завивкой и домашними солениями в коробке из-под ксерокса. Что, уж, говорить об интернете, где можно послать весь мир на фиг, и вам за это ничего не будет?

– Вот, вот, – собачка гипнотизировала закатившуюся под бабушкин комод маковую баранку, – чудеса встречаются. Не проходите мимо!

Она положила голову набок и пыталась зацепить беглянку клыками, но аристократичная морда никак не хотела пролезать в узкую щель, что отделяла крашеный пол от запыленного основания винтажной мебели. И я загадал: если достанет, пойду с врачом на сделку.

Не знаю, о чем договорились Сьюзи и доктор, но моя интриганка с шумом вдохнула, баранка выкатилась из укрытия и прямиком в розовую пасть.

Ну что ж, Панацея так Панацея. И чем она, в конце концов, труднодоступнее Вер, Надь, Любочек?

Все дело в приманке и способе ужения.

*мелкая прожорливая рыба с большущей головой

** полковник

***бывшее название столицы Южного Вьетнама

Любите ли вы мыть полы, как люблю я? До еврейской тоски в глазах, до зубовного скрежета, до нервической чесотки…

Первые лет двадцать-двадцать пять вы с томлением в членах ждете возвращения женщины, аккуратно обходя лужицы пролитого кофе, стыдливо отпихивая в дальний угол обертки конфет и горелые спички. Да, они немного раздражают, а капельки вишневого варенья настойчиво липнут к стильным носкам, провоцирую целую гамму чувств: от легкой досады с налетом иронии до возмущения сдобренного львиной дозой сарказма. Ведь вы так почитаете чистоту, а слово «санитария» и вовсе ассоциируется с миниатюрной шатенкой в накрахмаленном белом, c красным крестом, распятом на юной, невинной груди. Поглядывая с презрением на гражданскую во всех отношениях швабру, словно раненый корнет, прижимаете к простреленному плечу надушенный платок и, вперив взгляд в потолок, репетируете встречу с сестрой милосердия. Сами того не замечая, переходите на салонный французский, небрежно острите и топите барышню в изысканных комплиментах. С ее появлением смрад и кавардак приобретают совершенно иной смысл – оправдание вмешательства в ваше узкое личное пространство. И пусть ненадолго, не навсегда, но, все же, чертовски своевременно!