Николай Железняк - Одинокие следы на заснеженном поле

От кого он бежал в экспедиции? От ответственности, от неспособности устроить свою жизнь и жизнь близких, от того, как требовалось, следуя досужему мнению, существовать? Бежал к романтике походов и мужского братства, взаимовыручке и грубоватых шуток, песен под гитару, где каждый ощущает локоть в трудную минуту и верит в друга, с которым у костра нечего делить, кроме самого необходимого для выживания, – бежал, понимая, что уже седеет до хруста в суставах, и только там, оставаясь в компании в одиночестве, тоскуя по прошлому и страшась настоящего, видел что-то еще впереди для себя… Оставляя все позади?..

«Ни о чем, Юра, ты в голову не бери… – И Павел Иосифович закрыл глаза и внезапно всхлипнул, вытянув лицо, в спазме пытаясь задержать звук. – А как же я? Я же останусь один».

Расстроенный Юрий отделился от матери, не расплетая рук.

«Ну что ты… Нам ведь надо ехать… Михаил будет тебе помогать. Если что, к нему переедешь, дом у них большой».

«У Инны дорого». – Голос Павла Иосифовича не дрогнул, но лишь благодаря приложенному старанию.

«Я не понял?» – раздельно и откуда-то из глубины с трудом выговорил сын.

Павел Иосифович не открывал лицо, спрятанное под ладонью, и речь его звучала глухо из-под нее:

«Платить надо… Если ей деньги давать, то, может, и можно у них жить».

«Не может же Юра нас обоих потащить к себе, Павел, – сжимая уголки губ, жестко проговорила Агнесса Викторовна, – ведь семья у него, дети. – Она тяжело вздохнула: – С невестками как-то у нас не складывается…»

Павел Иосифович мелко закивал головой, скорее даже затряс ею, сдерживая плач, в подтверждение своих слов:

«Михаил все равно ничего не решает у них. Все она, Инна. Сколько раз я с ним разговаривал: будь мужчиной, говорил… Он мне как-то сказал: видно, судьба у меня такая… Мне же лекарства нужны!..» – опять перескочил в мыслях Павел Иосифович и заплакал уже в голос, всхлипывая, как несправедливо обиженный ребенок.

«Я оставлю денег, буду присылать…»

Фразу Юрий произносил, быстро подходя к отцу, он положил ему руку на плечо, но обернулся назад – к матери. Она с готовностью успокаивающе улыбнулась своей обыкновенной, необыкновенно лучистой улыбкой. Только посеченные мелкими морщинами веки вокруг глаз были черны, да в уголках у переносицы просвечивали сквозь тонкую кожу желтоватые пятнышки. Но серые с черными искорками глаза все равно засветились.

«Ну, видишь, все у тебя будет нормально. Перестань», – произнесла Агнесса Викторовна мягче. Она глядела не на мужа – на сына.

Он же стремился за пределы возможного – там, за окном, на верхней части обширных облаков сформировалась кучевая глыба, в косых лучах солнца похожая на вылепленную в профиль из гипса белоснежную голову курчавого римского героя с крупными чертами лица и выпуклым глазным яблоком, запахнувшегося в длинную ниспадающую тогу и возлежащего на пене, покрывающей океан голубой пустоты, в безмятежном покое.

Юрий закрыл глаза в полном ощущении парения.

Зашмыгав так, что задвигались широкие ноздри, Павел Иосифович вытер под носом большим скомканным клетчатым платком, который достал из глубокого кармана домашних штанов, высморкался.

«Юра, я никогда не слышал, чтобы мама так ругалась. Она когда заболела… Диагноз поставили, какая стадия… Так она ему, Михаилу, звонила и с ней, с Инной, разговаривала, просила их… Помочь, взять ее к себе. Квартиру обещала оставить, она на маму записана у нас. Завещание хотела написать… Что она тебе сказала?.. – спросил он жену, наверное, не в первый раз, так как ответа не дожидался. – Обругала ее мама. Такими словами… Я даже не знал… что она знает…»

Слегка раскачиваясь на стуле взад-вперед, Агнесса Викторовна смотрела прямо перед собой. Что-то она видела там, она одна, где-то в дали своего прошлого – будущее было слишком близко, чтобы на нем можно было сфокусироваться.

«Она напомнила, как брат мой умирал. Тяжело ему было, он кричал постоянно. В больницу ни за что не хотел. Отказ подписали… – Агнесса Викторовна остановилась, сильно сжав зубы, так что по бокам губ образовались желваки, и закрыла глаза, пережидая вспышку боли. – Дети у нас, она мне говорит, как я вас возьму?..»

Начав отходить от отца к матери, Юрий, услышав позади сдавленный всхлип и шмыганье, остановился между ними, посередине, перед пустым длинным диваном, потому что, дав отповедь: «Взрослые уже», Павел Иосифович хотел еще что-то сказать жене, но снова всхлипнул в голос, не сразу справившись с собой: