Светлана Смолина: Китайская чашка

Этого единственного прикосновения, больше похожего на короткое замыкание, было достаточно, чтобы вектор его необузданных страстей вдруг поменял направление. В опасной близости от соседки пахло ментолом и дорогими духами. Он с пристальным вниманием коллекционера принялся разглядывать тонкую, будто светящуюся изнутри кожу на висках и полумесяцы изогнутых ресниц, какие рисуют на портретах восточных красавиц. Она оцепенела в плену его переменившегося интереса. Некоторое время они смотрели друг на друга, она – не чувствуя боли, которая разливалась по сжатому в железной хватке плечу, он – не чувствуя, что причиняет боль. Возможно, именно тогда сосед на собственной шкуре впервые ощутил, за какими благами в эту заброшенную лисью нору приходят богатые гости. Женщина угадала его мысль и дернулась, как лошадь с накинутым на шею лассо. Он разжал пальцы, недоумевая, что это было между ними. Соседка, избегая смотреть на гостя, толкнула входную дверь, без слов приглашая его уйти. Он обернулся уже за порогом на крохотный клочок чужого мира, исчезающий в дверном проеме, где несостоявшаяся принцесса потирала руку под широким шелковым рукавом, а на полу остались несколько пар дорогих дизайнерских туфель, поражающих своим несоответствием всей жалкой обстановке вожделенных им квадратных метров.

С того дня все неуловимо и, вместе с тем, бесповоротно изменилось. Она больше не впускала его за порог, нетерпеливо выслушивала очередной аргумент, мотала упрямой головой, отметая любые доводы, и закрывала дверь, стоило ему добавить неудовольствия в привыкший командовать голос.

Мужчина, с рождения не наделенный даром терпения, терял его жалкие остатки, показательно бранился на лестнице, прислушиваясь к звукам за ее дверью, и сообщал язвительной и утомленной жизнью еще до рождения жене, что торгаши и шлюхи заполонили город. Город, некогда покоренный его предками от поднявшихся в петровскую эпоху служилых людей до дедушки-академика и отца-профессора, не успевшего по случаю обширного инфаркта занять достойное место среди светил мировой науки, больше не принадлежал таким, как он.

Обычно за соседской дверью царила тишина. Иногда был различим голос прибывшего или уходящего посетителя, который баловал хозяйку комплиментом или фальшиво насвистывал пошлый шлягер. Самой хозяйки будто не было вовсе. Лишь объемные паузы вместо слов заполняли пустоты между мужскими репликами.

Исчерпавший подношения и аргументы сосед несколько раз предпринял попытку решительных действий, надеясь, что именно язык силы произведет на владелицу убогих тридцати двух квадратов должное впечатление. Но внушительное плечо, протиснутое в приоткрытую дверь, сурово сдвинутые брови и повышенный тон вызвали в упрямице лишь недоумение и нервный излом брови: «Это мой дом. Почему вы считаете, что ваши необоснованные претензии…»

Так тянулись месяц за месяцем, сложившиеся в года. Плелись по кругу, как отжившая свой цирковой век лошадь, все еще тоскующая по арене. В ход шел скандальный тон, не делающий чести респектабельному бизнесмену и потомственному интеллигенту, новые предложения, предсказуемый отказ, всплеск возмущения и демонстративное хлопанье металлической дверью с итальянскими сейфовыми замками. Бесконечные шахматные дебюты, где «белые начинают» и… почему-то проигрывают. За многословными колоннами пешек выдвигались ладьи аргументов, разгневанные слоны обманутых ожиданий, снова пешки. Серьезные надежды возлагались на внезапную вылазку ферзя, провокацию с победным прищуром: «Ну, вот сейчас-то». Ответом была глухая оборона черных: «Но мне не нужна большая лоджия, и на метро я не езжу!» И внезапное бескомпромиссное наступление белых на флангах почему-то проваливалось. А потом все возвращалось на круг: хитроумные ходы, дипломатические улыбки, пристальное изучение буквы закона и остро осознанная невозможность выиграть вопреки приложенным усилиям и назло здравому смыслу.

Почему она не соглашалась переехать и уступить ему эти жалкие метры, он даже предположить не мог. Получить квартиру с шикарной кухней, с двумя, а то и тремя комнатами, гардеробной, парой санузлов и огромной лоджией было выигрышным билетом для любого гражданина страны. Ни один здравомыслящий человек не способен отказаться от царского предложения ради жалкой полуразрушенной норы пусть даже в самом центре столицы. Будь она старухой, он бы даже попытался понять: родные пенаты, образы юности и призраки первой любви. Но она была еще в том возрасте, который не успевает обрасти ракушками воспоминаний и без трагедий расстается со старьем.